Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

И у меня в этом направлении рождается что-то свое, очень-очень личное, настолько личное, что даже дневнику своему, сокровенному собеседнику и лучшему хранителю секретов, доверить эту формулу пока не могу.

Просто выжить, тем более выжить любой ценой, любым способом, любыми путями в этих условиях — ничтожно мало. Здесь надо не выживать, а… жить! И жить особенно достойно, безжалостно спрашивая с себя за каждый прожитый день, за каждый поступок, за каждое слово. Звучит, конечно, приторно-пафосно, тем не менее это так. А просто выжить — это мало. Да что там «мало»! Это путь откровенного приспособленчества, путь мерзости, путь предательства. Понятно, жить достойно получается далеко не у всех. Это не удивительно (условия жесткие, требования высокие, окружение не лучшее и т. д.). Куда удивительнее, что подобное удается порою тем, кто менее всего об этом задумывается, философствует, терзается угрызениями совести. У этих людей получается, по сути, «на автомате» «проплевать» весь свой срок, минуя все подводные камни, не вляпавшись ни в одну неприличную историю, не угодив ни разу ни в какие «бигуди». За всем этим безупречное понимание, что такое хорошо и что такое плохо, умение жить среди людей, не создавая проблем ни им, ни себе, а главное, сохраняя при этом свое достоинство. Многое здесь зависит от воспитания, свою роль играет генное наследие, а еще должен присутствовать Божий Промысел. Словом, одним — дано, другим — нет.

Реализация простого желания приготовить себе на ужин что-то неказенное, почти домашнее, в исполнении иных моих соседей — красочная иллюстрация к вариациям на сюжет русской народной сказки про кашу из топора. Бежит арестант по секции барака с предельно озабоченным лицом и спрашивает у каждого встречного: «Луковицы нет? Дай луковицу! Вот, супчик решил заморочить, лука не хватает». Со стороны очень похоже, что его суп уже почти готов, что до окончательной готовности этого блюда автору-кулинару не хватает всего-навсего одной-единственной луковицы. Конечно, эту луковицу ему дают. С этой самой луковицей в руках этот творец перемещается в другую секцию. Где с еще более озабоченным видом просит морковку. Разумеется, в последней ему не отказывают. Появляясь в третьей секции с луковицей и морковкой в руках, он, понятно, имеет полное моральное право попросить уже кусочек сала, горсть гречки (крупы в передачах и посылках вроде как запрещены, но у многих арестантов они имеются, кто-то покупает ворованное из столовой, кто-то «затягивает» с воли через мусоров и т. д.). Далее аналогичным образом добывается пара картофелин, головка чеснока, специи. С полным «суповым набором» можно уже чуть ли не вне очереди претендовать на плитку (в ходе шмонов их без конца «отметают» в числе «пожарораспространяющих предметов», но после каждого шмона в самое короткое время они появляются снова). В «чайхане» (так здесь называют комнату, отведенную в бараке для приготовления и приема пищи) полчаса хлопот, и — арестантский суп готов. Славная прибавка к казенному, порядком надоевшему меню!

Странные порядки царят в отечественной лагерной системе. Оказывается, если на зоне ты работаешь, то из твоего заработка, каким бы ничтожным он ни был, вычитают за… все, за что только можно: за питание, за одежду, за санитарно-гигиенические пакеты, о весьма условной полезности которых я уже, кажется, писал, и за многое еще чего. Если же ты не работаешь (труд в зоне, во всяком случае в нашей, — дело добровольное), то тюремное ведомство, государство содержит тебя полностью бесплатно. Странная постановка дела. Выходит, живет человек на воле, всю жизнь исправно платит налоги государству, на которые, в том числе, содержится вся система УФСИН (слово-то какое неуклюжее, тяжелое, хуже, чем ГУЛАГ, что-то вроде Мойдодыра), добросовестно выходит на промку, и… снова этому самому УФСИНу он должен надолго и всерьез.

Более того, приходит время арестанту получать новый комплект обуви — отказаться от этого он не может. Администрация тщательно следит, чтобы и нелепые ботинки (летом — жарко, зимой — холодно), и телогрейку, не способную греть, и шапку, продуваемую самым ничтожным сквозняком, и уродливые рукавицы были непременно получены. Отказ в этом случае — серьезное дисциплинарное нарушение. Словом, хочешь не хочешь, а получай, иначе из твоей зарплаты нечего будет вычитать. Вот и выходит, что нынешний зек — вечно в долгах, как в шелках. Разобраться при этом в том, сколько перевели на личный счет, по которому можно отовариваться в ларьке, просто невозможно.

Кстати, обязательно-принудительная установка на непременное получение арестантом новых вещей почему-то не распространяется на постельное белье (наволочки, простыни). Получать его арестанта никто не зовет, тем более никто не обязывает. Между тем у многих из нас это белье имеет совершенно непотребный вид — застиранное, не единожды зашитое, просто обтрепанное и оборванное. Отсюда — лишние хлопоты и дополнительная статья расходов для близких на воле — просьбы выслать, передать в передачке и т. д. эти злополучные простыни и наволочки (согласно существующим инструкциям и нормам это не возбраняется, только белье должно быть чисто белым, никаких цветочков-орнаментов!). Понятно, на подобной почве всячески укрепляется давно родившийся слух, будто не только сами работники администрации, но и все их ближайшие родственники постельного белья отродясь не покупали, а пользуются тем, что предназначено для нас, для арестантов. И штампы, напоминающие о казенной, точнее тюремной принадлежности постельного белья, этих людей нисколько не смущают.

Вовсе не оригинальное, но вполне искреннее признание. Факт, неоднократно отмеченный и описанный специалистами-«человековедами» и писателями: в критической ситуации, в ситуации, требующей предельной концентрации характера, в неволе (особенно в российской неволе, кишащей подлостью, с уникальным каторжно-гулаговским наследием, мрачными традициями и великим унынием) к человеку возвращаются древние инстинкты, чутье, что помогало ему выживать в глубокой древности в жестоком противоборстве с силами природы, с дикими зверями, с себе подобными, но враждебно настроенными двуногими. Иногда начинает казаться, что и ко мне приходит или возвращается через генную память из прошлых поколений сквозь многие тысячи лет способность видеть спиной и затылком, внутренним неведомым чувством угадывать мысли и чувства собеседников и просто находящихся рядом людей, предощущать развитие событий в той или иной ситуации. По рукопожатию я угадываю (и почти никогда не ошибаюсь!), насколько искренне доброжелательно здоровается здесь со мной человек. Порою доходит до горько смешного: встреченный или подошедший арестант еще только протягивает руку для приветствия, еще ни слова не успевает произнести, а я уже абсолютно уверен, что первая фраза после дежурного «Привет!» — «Дай замутку чая» или аналогичного свойства вопрос: «Пару грохотулек (так на зоне называются леденцы) не найдется?». Соответственно, очень четко чувствую неподтвержденное, да и не нуждающееся в подтверждении словами уважение, симпатию, признание. Порою шапочно знакомый арестант из чужого барака просто пожмет руку, молча кивнет, улыбнется глазами и краешком губ, а ты нутром чувствуешь мощный импульс доброжелательности, адресованный персонально тебе, исходящий от этого человека. Разумеется, отвечаешь ему взаимностью, также вовсе не облеченной в словесную форму. Верно замечено: истинное понимание молчаливо.