Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Наслушаешься таких историй и делаешь незатейливый, но очень жизненный вывод: есть государство — есть политика, есть политика — значит, обязательно найдутся люди, не согласные с этой политикой, критикующие эту политику, противостоящие этой политике. Ну и так далее… Со всеми остановками, со всеми вытекающими последствиями.

Словом, пока существует государство — будут существовать и политзаключенные. Меняться будут, разве что, способы их борьбы и, соответственно, формы давления на них со стороны государства. И вовсе не важно, какой флаг у этого государства, и сколько раз слово «демократия» повторяется в его официальном названии.

Неделю назад в умывальнике нашего барака появились новые, сияющие никелем краны. Вчера Фурик («козел», заместитель завхоза) прошел суд, который счел целесообразным отпустить его по УДО. Говорят, между двумя этими событиями самая прямая связь. Сам Фурик досиживает положенные до выхода на волю десять дней, на все вопросы по этому поводу не отвечает ни «да» ни «нет», только жмурится, как обожравшийся ворованной сметаной кот. Между тем в его случае мы имеем дело, похоже, с самым типичным вариантом освобождения по УДО в нашей колонии. Какие-то плюсы Фурик заработал на своих «козлиных» должностях, помогая администрации в ее нелегких хлопотах по воспитанию-перевоспитанию нас, заключенных. А когда срок возможного досрочного освобождения был уже совсем близок, Фурик отличился на финишной прямой — организовал («затянул», как здесь говорят) доставку на барак партии новой сантехники. В итоге — положительные характеристики, поддержка администрацией его ходатайства и т. д. и т. п. Кстати, право на это самое пресловутое, злосчастное и такое вожделенное УДО на строгом режиме имеет любой зек, отсидевший две трети своего срока и не имевший, по крайней мере за последние полгода, грубых нарушений дисциплины. Под грубыми нарушениями подразумеваются нарушения, за которые арестант получает взыскания в виде изолятора. Однако это вовсе не значит, что всякий зек, «соответствующий» этим параметрам, становится счастливым обладателем этого самого УДО. Во-первых, тот же самый отрядник может не дать ему необходимые для суда характеристики. Точнее, дать их жестко отрицательными («примкнул к отрицательно настроенным заключенным», «в общественной жизни колонии не участвовал», «на путь исправления не встал»…). Во-вторых, даже собрав положенный пакет бумаг, включая ту самую положительную характеристику, — не факт, что суд примет положительное решение. Бросив беглый взгляд в собранные бумаги, тот же судья может буркнуть: «Что-то у тебя поощрений маловато, нецелесообразно тебе на волю пока». Или вдруг вспомнит, что еще в СИЗО, еще до приговора, у тебя было замечание за пререкание с представителем администрации. Словом, поводов для придирок, соответственно, отказа в УДО, может быть бесконечное множество. Давно сидящие и не утратившие способность наблюдать и анализировать уверены, что из всяких ста уходящих по УДО — восемьдесят уходят за деньги (когда наличные, когда трансформированные в новую сантехнику для отряда, пластиковые окна для административного корпуса и прочие внешние показатели якобы благополучной здешней жизни), причем каждый «недосиженный» месяц эквивалентен сумме от 1500 до 2000 рублей. Пятнадцать процентов уходят по «телефонному праву» — за счет влиятельных родственников, знакомых, способных «замолвить словечко», и только пять процентов составляют те, кто собственным горбом и собственными нервами зарабатывает этот подарок судьбы. Говорят, что подобный порядок чисто местный, присутствующий только на нашей зоне обычай. На прочих зонах администрация чуть ли не пинками выталкивает за ворота тех, у кого подошло время УДО. А еще говорят, будто в стерильно чистом виде ни один из вышеперечисленных вариантов не существует вовсе. Все перепутано, сплетено, а лучшей гарантией досрочной свободы является комбинированное использование всех трех вариантов. Слухи, домыслы, предположения. Впрочем, пока на эту тему задумываться рано. Из семи, определенных приговором (это уже после «откушенного» по кассации года) отбыто, с учетом столичных изоляторов, только два с половиной. Это даже не половина, еще не середина. Это просто ничтожно мало!

Есть одно-единственное слово, универсально характеризующее и обстановку в которой мы находимся, и наше настроение, и все-все-все, что имеет отношение к теперешнему отрезку наших биографий, — тоска. Тоска беспросветная, липкая. Парализующая мысли, волю, душу. Вот это и есть главный враг, которому здесь надо противостоять, с которым надо бороться, которого надо атаковать, не дожидаясь, когда он окончательно победит тебя. И строчку из песни М. Ножкина из кинофильма «Ошибка резидента» про «вино кабаков и тоску лагерей» вспоминаешь с особым смыслом. Кстати, эта песня сразу с момента своего появления вошла в категорию «блатных». Отмечу и другое: в этой категории — она лучшая. Впрочем, это мое личное, очень личное мнение. Благодарен судьбе, что довелось видеть этого человека очень близко (на каком-то редакционном мероприятии), «живьем» слушать его пение, лично разговаривать с ним. Светлое он оставил впечатление. Интересно, жив ли сейчас? И кто бы мог подумать, что многое из того, о чем пелось в его знаменитой песне, придется пропустить через себя. Действительно, «ни от сумы, ни от тюрьмы…» Кстати, любопытно, есть ли в фольклоре других народов похожая пословица? Или подобный кульбит судьбы — исключительно русское, чисто национальное явление?

Здесь можно прожить с человеком год, два, три в соседнем «проходняке», в считанных не метрах, а, без преувеличения, сантиметрах друг от друга и… не обмолвиться с ним ни единым словом. Ну, разве что услышать банальное столь часто здесь звучащее: «дай закурить» и «есть заварить?» Удивительно, несвобода, произвол, лишения, прочие обстоятельства, которые, казалось бы, должны сплачивать, здесь чаще разобщают. Разобщают со страшной силой! Впрочем, почему принято считать, что эти обстоятельства должны сплачивать? Ведь все проблемы, что существуют здесь, каждый решает исключительно в одиночку. Рассчитывая только на себя самого, себя одного, только на собственные возможности. А возможности эти у всех очень разные. Выводы совсем не оригинальные, но вечно актуальные. А еще я очень хорошо начинаю понимать арестанта, бывшего «смотруном» на нашем бараке за несколько лет до моего появления здесь. На каждом общем собрании «мужиков» он повторял одно и тоже: «Общайтесь между собой, больше общайтесь!», а когда понял, что его призыв так и не стал руководством к действию, взял… и разбил отрядный телевизор. Похоже, никто так и не оценил мотивов его слов и действий. Вспоминая этого смотру-на, арестанты, сидевшие в одно время с ним, только пожимают плечами, а то и покручивают у виска пальцем.