Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

– Хорошо.

Мы вылезли из «датсуна».

– Доброе утро, Хелена! – Мужчина со стрижкой ежиком прошагал мимо нас туда, где фургон пристраивался к платформе для разгрузки. – Сегодня будет жаркий денек, по радио сказали.

– Давно пора, а то лета еще толком и не было. Алан, это мой сын Джейсон.

Алан поприветствовал меня кривой ухмылкой и шутливым салютом. Папе этот Алан не понравился бы.

– Джейсон, раз уж ты вроде как на каникулах… – Мама достала из сумочки хрустящую пятифунтовую бумажку.

– Спасибо! – Ума не приложу, что это они вдруг стали такие щедрые. – Это столько же, сколько папа мне дал в Лайм-Риджисе!

– Ой, перепутала, хотела дать десятку…

Пятерка исчезла в сумочке, и вместо нее появилась десятка! Теперь у меня есть 28 фунтов 70 пенсов.

– Спасибо, мама!

Мне понадобится вся эта сумма, до последнего гроша.

– Антикварные магазины? – Женщина в туристическом информационном бюро принялась изучать мое лицо на случай, если потом станет известно об ограблении. – Зачем тебе антикварные магазины? Выгодней всего ловить хорошие вещи в благотворительных секонд-хендах.

– У моей мамы день рождения, – соврал я. – Она любит вазы.

– Подарок для мамы, значит? Как ей повезло с сыном!

– Э… – я занервничал, – спасибо.

– Какая счастливая мама! У меня тоже есть сын, такой же замечательный. – Она взмахнула фотографией толстого младенца. – Этой фотографии двадцать шесть лет, но он все такой же милый! Правда, Пипс не всегда вспоминает про мой день рождения, но сердце у него золотое. А это самое главное. Папаша его был настоящий козел, хоть и неприятно такое говорить. Пипс его ненавидел так же, как и я. Мужчины!

Она сделала такое лицо, словно только что глотнула хлорки.

– Впрыснет свою дрянь, повернется на бок и захрапит. И все, спокойной ночи. Мужчины не растят сыновей, не кормят их своим молоком, не вытирают им попку, не пудрят тальком их, – она ворковала, но в глазах притаилась хищная птица, – улиточки. Отец всегда рано или поздно обратится против сына. Два петуха на одном дворе не уживутся. Но я выставила Пиппинова папашу, когда Пиппину было десять лет. Иветте было пятнадцать. Иветта говорит, что Пиппин уже взрослый и может сам о себе заботиться, но эта барышня забыла, кто тут мать, а кто дочь, с тех пор как заполучила свое обручальное кольцо, за которое плачено в рассрочку. Забыла, что только благодаря мне та маленькая Иезавель из Колуолла не запустила коготки в Пиппина. Не затащила его в свои сети. Иветта до сих пор приятельствует с этим козлом. – Пузырясь от злости, женщина кивнула на дверь. – Со свиньей этой. Со сволочью. Со своим отцом. Кто еще мог ее надоумить? Чтобы она сунула свой длинный нос туда, где Пипс хранит наш маленький секретик. Матерям нужно иногда немножко взбодриться, миленький. Господь сотворил нас, матерей, но в этом мире нам не всегда легко приходится. Вот Пипс меня понимает. Он говорит: «Давай, мама, считать эти таблетки твоими. Это наш с тобой секрет, но, если кто спросит, они твои». Он не так красиво говорит, как ты, миленький, но сердце у него – золото, двадцать четыре карата. И ты представь только, что Иветта сделала с нашим маленьким секретиком! Взяла заявилась без приглашения и спустила все в унитаз! Ох, как Пиппин ругался, когда пришел домой и узнал! До потолка прыгал от злости! Только и слышно было: «Мой запас то, сука, мой запас сё, сука!» Никогда я не видела моего мальчика в таком состоянии! Он пошел к Иветте и, конечно, показал ей, как совать свой длинный нос не в свое дело!

Тут ее лицо затуманилось.

– Иветта позвала легавых! Заложила собственного брата! Он этого жабеныша, ейного мужа, и стукнул-то всего пару раз! Только вот потом начисто пропал. Уже сколько дней прошло, а от него ни слуху ни духу. Я только хочу, миленький, чтоб мой сынок мне позвонил. Просто чтоб я знала, что он жив, здоров и заботится о себе как следует. К нам все время приходят какие-то подозрительные типы, чуть дверь не выбили. И полиция ничуть не лучше. «Где наркота, мля», да «Где деньги, мля», да «Где твой сын, старая сука». Хамы, и больше ничего. Но даже если бы Пипс мне и позвонил, я бы ни словечком его не выдала…

Я открыл рот, чтобы напомнить ей про антикварные магазины.

Она выдавила дрожащий вздох.

– Я бы скорее умерла…

– Так вы, э, простите, не могли бы вы дать мне карту Челтнема и пометить на ней антикварные магазины?

– Нет, миленький. Я тут не работаю. Спроси вон ту даму за прилавком.

Первая антикварная лавка называлась «Джордж Пайнс». Она располагалась далеко, на кольцевой дороге, зажатая между конторой букмекера и магазином спиртных напитков. Челтнем считается мажорским городом, но и в мажорских городах есть сомнительные кварталы. По дороге надо перейти грохочущий ржавый пешеходный мост. «Джордж Пайнс» вовсе не был похож на типичную антикварную лавку. Двери и окна забраны решетками. К запертой на замок двери скотчем приклеено объявление: «ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ 15 МИНУТ», но чернила стали совсем призрачные, и бумага поблекла. Другое объявление гласило: «Лучшие цены при ликвидации имений». Через мутное окно виднелись большие уродливые буфеты, какие стоят в домиках у бабушек и дедушек. Никаких часов, ни наручных, ни настенных.

«Джордж Пайнс» давно кончился.

Я пошел обратно и на мосту встретил этих двух парней. Моих лет, но в «мартенсах» с красными шнурками. На одном была футболка с эмблемой «Квадрофении», на другом – Королевских военно-воздушных сил. Парни грохотали в ногу, левой-правой, левой-правой. Смотреть парням в глаза – значит заявить, что ты так же крут, как они. У меня при себе было целое состояние наличными, так что я смотрел вбок и вниз, на текущую под нами выхлопную реку грохочущих грузовиков и медленных цистерн с бензином. Два мода приближались, и я знал, что они не встанут один другому в затылок, чтобы пропустить меня. Пришлось протискиваться, изо всех сил прижимаясь к раскаленным от солнца перилам.

– Огоньку не найдется? – хрюкнул в мою сторону высокий.

Я сглотнул:

– У меня?

– Нет, блин, у принцессы Дианы.

– Нет, извините. – Я покрепче вцепился в перила.

– Педик, – хрюкнул второй мод.

После атомной войны такие парни будут править всем, что останется. И это будет чистый ад.

Когда я нашел вторую антикварную лавку, время уже близилось к полудню. Арка вела на мощенную булыжником площадь под названием Хайтлодей-Мьюз. Вокруг Хайтлодей-Мьюз спиралью закручивались далекие вопли младенцев. Ветер раздувал кружевные занавески вокруг оконных ящиков с цветами. Обтекаемый черный «порше» лежал в засаде, ожидая хозяина. Подсолнухи наблюдали за мной от нагретой стены. Вот вывеска: «Дом Джайлса». Ослепительный свет дня маскировал полутьмой внутренность лавки. Дверь подпирал обвислый пигмей с плакатом на шее: «ДА, ОТКРЫТО!» Внутри пахло коричневой бумагой и воском. Было прохладно, как на камнях в ручье. За мутными стеклами шкафчиков – медали, бокалы, сабли. Валлийский комод размером больше моей спальни скрывал из виду дальнюю четверть магазина. Отсюда начинался царапающий шум. Он развернулся и оказался радиотрансляцией крикетного матча.