Стефан Мерил Блок - Оливер Лавинг

– Тебе не надо мне что-либо объяснять, – ответил Па. – Если кто-то и должен давать объяснения, так это я.

– Ну давай, объясняй, – сказал Чарли.

Но его подростковая ипостась, этот смелый бунтарь со своими саркастическими ремарками, теперь был очень утомлен и сидел где-то в дальнем подвале сознания, пытаясь остановить кровотечение из носа. Чарли посмотрел на изношенное лицо отца, на решетку морщин вокруг его рта. В тот момент Чарли хотел задать ему только один вопрос: не хочет ли он походить на встречи анонимных алкоголиков, что каждую неделю проводились в марфийском здании суда.

Но потом Па действительно дал Чарли объяснения, как только мог подробно. Позже Чарли пожалеет, что не запомнил все дословно, а только фрагменты, мокрые обломки, которые плескались в пропитанной алкоголем памяти отца: невысказанная тревога об ученике Экторе, стыд за то, что не распознал сущность Реджинальда Авалона. «И твой брат, Чарли. Ты знаешь, что это я уговорил его прийти в школу в тот вечер? И я никогда об этом не говорил. Десять лет, а я не сказал ни слова». Чарли крутил вентиль конфорки, теребил пуговицы рубашки, чтобы не смотреть, как Па тяжело дышит в растопыренные пальцы.

Чарли знал, что, наверно, его должна возмутить эта жалкая попытка отца, опоздавшая на десятилетие. Но трагедия Джеда Лавинга казалась сейчас куда правдивее, чем потрепанное негодование Чарли. Он кивнул.

– Значит, если я правильно помню, – сказал Чарли, – здесь только две спальни. Если я займу гостиную, тогда…

Па устало улыбнулся:

– Не знаю, как сказать тебе. Все это очень, очень, очень странно. Не знаю. Мы как бы в темноте пробираемся на ощупь.

– Ха-ха-ха! – наигранно проблеял Чарли.

Такое открытие – что между его родителями еще возможен роман – всего несколько месяцев назад повергло бы его в шок, почти опасный для жизни. Но теперь Чарли припомнил поздние возвращения Ма в «Звезду пустыни», хитроватую улыбку, порой мелькавшую на ее лице, и испытал шок оттого, что все это вполне логично. Не только потому, что объясняло поведение Ма, но и в качестве последнего, важнейшего аргумента в его пересмотренной жизненной философии: ты никогда не можешь полностью знать истории, которые вращаются вокруг твоей собственной. А может, нельзя по-настоящему знать и свою историю, даже если целый год заниматься самокопанием.

– О господи, – сказала Ма, появившись в дверях. Лицо ее вспыхнуло и пошло пятнами. – Что такое?

– Да ничего, – со смехом ответил Чарли. – Твой парень мне тут рассказал интересную историю.

Позже, когда они уничтожили большую часть энчилад, Ма рассказала о телефонном разговоре с неврологом Мариссой Гинзберг, которая в пятницу будет контролировать главную часть обследования.

Доктор Гинзберг, объяснила Ма, работает на аппарате вроде того, с которым приезжал в приют профессор Никел; но она придумала, как получать с помощью этого аппарата новые результаты. Оказывается, когда люди выполняют различные умственные задачи, на дисплее подсвечиваются разные участки мозга; умная доктор Гинзберг несколько раз использовала фМРТ, чтобы таким окольным путем читать мысли пациентов: они отвечают «да» или «нет», не шевельнув даже пальцем. «Представьте, что бежите, если хотите ответить „да“, спойте про себя песенку, если хотите ответить „нет“», – говорила доктор Гинзберг испытуемым. Ответы ограничивались только «да» и «нет», ничего сложнее с помощью этой машины сделать не получалось, да и сам процесс, признавала доктор Гинзберг, был дорогим и кропотливым.

– Этот фокус, конечно, не очень много нам даст, – сказала Ма Чарли. – Мы не сможем узнать все мысли Оливера, но ответы «да» или «нет» без посредства Марго Страут – это уже немало.

– Ты права, – ответил Чарли. – Это уже немало.

На следующий день рано утром, когда Лавинги готовились к очередному дню возле четвертой койки, до Чарли донесся какой-то тревожный шум, похожий на сдавленный вопль, – возможно, белка попала под колеса грузовика. Оказалось, что такой звук теперь издает дверной звонок, который Па недавно попытался починить. Чарли остался с матерью в пустой гостиной, а отец открыл дверь, за которой обнаружилась грушевидная женская фигура с чем-то тяжелым в руках.

– Миссис Страут, – сказал Па.

– Марго, – сказала женщина.

– Не могу, – сказала Ма Чарли. – Я не могу разговаривать с этой женщиной.

– Хорошо, – ответил Чарли, но сделал несколько шагов по направлению к Марго Страут, чьи ботинки уже лизала Эдвина. Заметив Чарли, с которым они не виделись с того неприятного утра в приюте, женщина залилась краской. Она положила руку на лоб; над ее головой выводили круги два овода – так в мультфильмах изображают сильную боль после удара головой.

– Я вам запеканку принесла, – сказала Марго, обращаясь к Ма и протягивая ей прикрытый фольгой керамический лоток.

– Чарли, – Ма использовала свой привычный пассивно-агрессивный ход, – пожалуйста, скажи ей, что мы не хотим ее здесь видеть.

– Я всего лишь хотела поговорить с вами, – сказала Марго. – Всего лишь хотела объяснить. Сказать, что мне очень, очень, очень жаль.

– Пожалуйста, скажи этой женщине, что никакие разговоры с ней нам не интересны.

– Ева, – сказала Марго, – я обещаю…

У Ма перехватило дыхание.

– Я по горло сыта вашими обещаниями, – ответила она Марго.

Чарли не знал подробностей того утра, когда Ма наконец прогнала хиромантку с ее места возле койки четыре. Но зато прекрасно узнавал мамин праведный гнев, которым она всегда прикрывала собственные муки совести.

– Послушайте, Ева, пожалуйста, выслушайте меня. – Марго говорила через плечо Чарли, дрожащим, торопливым голосом. Косметика на лице ее плавилась и стекала по щекам. – Я могу потерять работу. Я могу вообще перестать заниматься этим делом. Вы можете меня ненавидеть, я пойму это. И я знаю, как это звучит для вас, но я никогда не перестану верить. Я не могу. Не могу не верить, что я действительно чувствовала Оливера. Так же я чувствую и Кору, она рядом и слышит каждое мое слово. Слышит то, что я говорю прямо сейчас. Даже если вы думаете, что я заблуждалась.

Чарли посмотрел на Марго; посмотрел на мать. Возможно, Марго и заслуживала материнских проклятий; возможно, эта женщина с ее любовью к Христу и ее иллюзиями решила с помощью Лавингов написать собственную утешительную историю. Но Чарли был слишком утомлен, чтобы тоже разозлиться. Он думал: кто поймет этих матерей лучше, чем они понимают друг друга?

– Спасибо за запеканку, – сказал он, принимая ношу из рук Марго. – Наверняка это очень вкусно. Может, попробуете зайти как-нибудь в другой раз?

Она кивнула, и Чарли сжал Эдвину между лодыжками, в то время как Марго побрела прочь. Он отогнул краешек фольги и взглянул на малоаппетитное месиво, которое приготовила эта женщина. Грецкие орехи, авокадо, картофель и кусочки курицы, смешанные в массу зеленоватого цвета. Лавинги молча разбрелись по дому, и Чарли сунул лоток в холодильник. В тот день они не говорили о Марго возле четвертой койки, не упоминали ее и на следующий день. Но поздно вечером, выбравшись на кухню, чтобы перекусить, Чарли заметил, что фольга на керамическом лотке была потревожена, а в запеканке появился небольшой пустой квадратик, – а Чарли помнил, что Па ненавидит грецкие орехи.