Стефан Мерил Блок - Оливер Лавинг

Чарли устроился во второй спальне, и, хотя она могла похвастаться лишь скрипучей кроватью и древней школьной партой, это была лучшая комната из всех, где ему доводилось жить со времен детства. Однако сейчас, впервые за долгое время, он смотрел на парту, не пытаясь представить, как будет за ней писать.

За почти полтора года спорадических попыток что-то написать у Чарли появилось всего несколько сырых страниц, но он знал: пора поделиться ими с первым читателем.

Вот только, конечно, читать его брат не мог. Поэтому поздним вечером в четверг Чарли, набравшись храбрости, прочел вслух Оливеру все, что было в молескине и на оборотах листовок из Антидома, прямо в присутствии родителей. В тот день Пегги проявила дерзкое своеволие, разрешив им находиться в палате сколько угодно. Под вечно блуждающим взглядом Оливера Чарли прочел продолжение их старых выдумок, снова обращая свой рассказ к мальчику, который лежал внизу.

Когда-то во время их ночных совещаний Чарли с братом воображали битвы, собранные по кусочкам карты, хитрые испытания, которые им надлежало пройти, чтобы попасть в другой мир. Но, возможно, настоящий ответ на загадку портала был таков: сначала ты должен упасть на колени, признать, что в том далеком мире увидишь только вымечтанные и неполные образы, которые нарисовал в воздухе, – а потом суметь простить себя, подняться и переступить через порог. «Больше того: как не поверить в твою избранность ?»

Голос Чарли истончился, и он с трудом преодолел последние страницы.

Рука матери коснулась его затылка.

– Чарли, – сказала Ма, – я и не подозревала, что ты это носишь в себе. Даже не подозревала.

– Ну, я же был в старшей школе лучшим учеником, – заметил Чарли. – Хотя, наверное, можно сказать, что был и худшим.

– Лучше дочитывай, – ответила Ма.

Было около часа ночи, когда Чарли с Эдвиной наконец забрались в постель во второй комнате Па. Всего одна ночь пролегла между этим моментом и последним испытанием брата. Но Чарли не пытался вообразить, что может произойти завтра. Он думал о брате – не о том, каким он стал теперь, но о том, каким он был когда-то, в тот первый день, когда Ребекка села рядом с ним в кабинете литературы. Где-то все еще существовало это утро, это место, где было возможно любое будущее.

В сорока милях от Марфы ты находился в этом воспоминании вместе с братом. Ты знал, что тебя ждет – последнее испытание, назначенное на утро, – но как ты мог к нему подготовиться? Даже если впереди маячила свобода, ты был как заматерелый заключенный, который не желает расставаться со своими привычками. Ты схватился за ниточку одного августовского утра, подбросил вверх эту прекрасную пуговицу и быстро нащупал ее рукой.

Двадцать девятое августа, самое начало твоего последнего семестра в муниципальной школе: в мягком утреннем свете кабинета литературы, за полчаса до начала занятий, ты смотрел на свой кофе, купленный в «Пирогах Блисса», – подслащенный тремя пакетиками сахара, но все равно безнадежно горький. Ты попробовал выпить эту бурду залпом, словно это было медленное зелье, способное распрямить сутулость твоего позвоночника, прогнать неуклюжесть из твоих суставов, превратить тебя в мужчину. К поглощению кофе ты подошел так же серьезно, как к посредственным стихотворным строчкам, которые ты вымарывал в лежащей перед тобой тетради. Накануне твой отец заманил Ребекку посмотреть на поток Персеид, и теперь ты репетировал, что ей скажешь.

– Оливер, привет.

– О, привет! Как ты рано.

– Ты тоже. – Ребекка кивала. – Ну и вот. Что ты там пишешь?

Уже много дней ты внимательно наблюдал за Ребеккой со своей галерки. Ты мог бы по памяти нарисовать черты ее лица, млечный путь рыжеватых веснушек. Ты изучал янтарные завитки ее волос, как Моне – стога сена. И вот теперь лицо, которое ты так тщательно рассматривал издалека, опять оказалось невозможно близко. Ты снова ощутил исходящее от нее тепло, ванильный аромат ее шампуня. Ты яростно заморгал; рука твоя пылала в том месте, где накануне соприкасалась с ее рукой.

– Это стихи, – ответил ты. И попытался передернуть плечами с грубоватостью Джеймса Дина.

– Правда? – спросила Ребекка. – Не знала, что ты сочиняешь стихи. Я люблю поэзию. Уолта Уитмена, Каммингса, Сильвию Плат. Ты любишь Сильвию Плат?

Ты кивнул, уткнувшись в свой стаканчик кофе. Набравшись храбрости, задержав дыхание, ты снова посмотрел на Ребекку Стерлинг и увидел, что она улыбается. Ее улыбка была под стать твоей – так же подрагивала в уголках. Это был лишь первый ваш утренний разговор, и в этом воспоминании это всегда будет просто ваше первое утро, не потревоженное тем, что случится дальше.

– Слушай, – сказала она, – может, когда-нибудь ты и мне стихотворение напишешь?

Это было жгучее, страшное мгновение: водитель распахнул задние двери санитарного фургона, который привез Лавингов в Эль-Пасо, и полуденный зной вместе с ужасом вспыхнул у Евы на коже, словно горючая смесь. Но санитары Мемориальной больницы держались деловито, быстро отцепили носилки Оливера и спустили их на тротуар, а когда Лавинги вошли внутрь, их успокоила необходимость подписывать многочисленные документы.

– Марисса Гинзберг, – представилась женщина в больничном халате, встретив их возле самых дверей. – Как чудесно, что вы приехали.

В лихорадке надежды и ужаса последних дней Ева представляла себе Мариссу Гинзберг как какого-то заклинателя, но на деле это оказалась застенчивая женщина, по-профессорски неловко-любезная, все время ерошившая рыжую копну своих волос.

Кратко рассказав Лавингам о назначенных тестах, доктор Гинзберг сделала простую и необычную вещь, сразу вызвав у Евы симпатию: склонившись к носилкам, она положила ладонь Оливеру на голову и заговорила без всякой снисходительности:

– Оливер, сейчас мы сделаем тебе небольшой укол. Он нужен, чтобы потом проследить машиной, как работает твой мозг. Через полчаса мы начнем обследование.

Санитары вкатили носилки в небольшую комнату с сияющим медицинским оборудованием и запахом хлора и йода. Комната очень походила на палату Оливера в приюте, только без ностальгических западнотехасских украшений. Ожидая, когда радиоактивные изотопы преодолеют гемато-энцефалический барьер в мозгу Оливера, Лавинги хранили молчание; из коридора доносились шаги врачей.

– Ну, вот мы и здесь, – сказал Чарли.

– Да, вот мы и здесь, – ответила Ева.

Она вытащила маленький портативный динамик, который когда-то давно украла в магазине, подключила его к своему мобильному. Боб Дилан протяжно запел первые песни с альбома Blonde on Blonde .