Том Бойл - Айк и Нина

Первые телерепортажи о скандальных взбрыках советского председателя Айк наблюдал в моём присутствии. На телеэкране, тряся зобом и молотя кулаками воздух, беспардонный пузатый Хрущёв, поучал наш народ насчет правил приличий, а Нина, понурив голову, смиренно стояла рядом с ним. Голос Айка звучал так сдавленно, будто он исходил из куклы чревовещателя: – О господи, да он же всё знает. (Я тут же вспомнил притормозившую тогда рядом с нами иномарку, бледное лицо мелькнувшее за её тонированным стеклом, и подумал об Элджере Хиссе, о Розенбергах и обширной сети советских шпионов, беспрепятственно орудующих в стране Свободы: конечно, они-таки засекли тогда мадам Х.) Покачивая головой, Айк поднялся, пересек кабинет и закурил еще одну запрещённую ему сигарету. Он выглядел измотанным и бесконечно постаревшим, ну вылитый Рип Ван Винкль, пробудившийся ото сна рядом со своим ржавым ружьем. – Ну, Падеревски, – вздохнул он, – похоже, такая вонь сейчас поднимется, что выше крыши. – В серебристых прядях волос на его висках играли голубые искорки.

Он был прав, но лишь отчасти. Хрущёв, надо отдать ему должное, наводил тень на плетень как матёрый актёр – не мог же он, признавшись в том, что вляпался в столь дикую грязную историю, не уронить при этом собственного достоинства и не сменить своего облика мужественного, боевитого и ежово-рукавичного вождя советских народных масс на какого-то маленького сентиментального толстячка-рогоносца. Заставив себя умерить свой гнев после того, как Полсон и Кэбот Лодж извинились за своё якобы оскорбление в его адрес, Хрущёв на киностудии "XX-й век-Фокс" попозировал для фото с актрисой Ширли Маклейн, после чего улетел в Сан-Франциско с напряженным визитом. На обратном пути в Вашингтон он сделал остановку в Айове, чтобы выиграть время для выработки тактики неизбежной стычки с мужчиной, который вдруг оказался его врагом не только по идеологии, но и личной жизни. (Вы, конечно же, помните те нашумевшие фотографии в журналах Лайф, Лук и Ньюсуик, на одной из которых Хрущёв косится на фаллосообразный початок кукурузы, на другой он на ферме Гарста в Айове похлопывает по пузу какого-то коротко-стриженного лоботряса, а на третьей тянет за загривок поросёнка. Приглядевшись к этим снимкам сегодня, особенно если сравнить их с теми, что были сделаны до поездки в Лос-Анджелес, вы поразитесь той ревностной досаде с примесью недоумения, поселившейся в каждой черточке лица председателя, так и кроткому, трагически-подавленному выражению глаз его жены.)

По дороге в Кэмп-Дэвид, где должны были пройти переговоры, венчающие визит Хрущёва, я сидел рядом с президентом. Выглядел он каким-то поникшим, опустошенным, голос его утратил присущую ему бодрость. Он готовился к этим переговорам так же тщательно, как он готовился к военной операции в Европе, – придумывал трюки и уловки, изучал поэтажные планы, чертил схемы на картах прилегающей территории и был уверен, что ему удастся выкрасть свою возлюбленную, чтобы получить часок-другой идиллии под соснами. Теперь же стало ясно, что ни единого шанса на это не было. В сущности, не было даже ни единого шанса на то, что он хотя бы снова увидит её. Он обмяк на своем сидении, запрокинув голову на заднее пуленепробиваемое стекло так, словно у него больше не осталось сил держать её прямо. И тут – никогда в жизни я не видел более трогательного, более рвущего душу зрелища, – он заплакал. Он жестом отверг предложенный мною носовой платок, едва сдерживая могучие разрывающие грудь влажные всхлипывания, а его притягательные голубые глаза, с невозмутимостью наблюдавшие самые ужасные в истории цивилизации картины разрушений, покраснели от безутешной печали. – Нина! – всхлипывал он, охватив лицо ладонями.

Последствия вам известны. Жёсткие переговоры в резиденции Кэмп-Дэвид (якобы из-за проблемы с Берлинской стеной), потом решение советского лидера о переносе ответного визита Айка на весну, "когда всё будет в цвету", прогнозируемая отмена приглашения вовсе и резко-обличительная речь Хрущёва в адрес Эйзенхауэра, произнесённая по поводу инцидента с самолетом У-2. Затем наступил последний год Айка на посту президента, утрата присущей ему энергичности, его проблемы с сердцем (сердечные проблемы – что может быть ироничнее?), то, как быстро и заметно он состарился, так, будто каждое мгновение каждого дня давило на него весом всей вселенной. И вот перед нами последний его образ: благодушный, слегка рассеянный и неуклюжий старпер, гоняющийся по гольф-площадке за белым мячиком так, словно в нем скрывалась некая утраченная им часть собственного "я".

Что же касается меня, то после визита Хрущёва от меня довольно скоро избавились – Айк вроде как стеснялся меня, что и не мудрено, ведь мне довелось наблюдать его в состоянии «без тормозов», с душой нараспашку. Уволившись через пару месяцев с госслужбы, я посвятил с тех пор себя исключительно прибыльной академической карьере и ныне всерьёз предвкушаю, как в будущем году заполучу бессрочный профессорский контракт. Жизнь моя выдалась богатой и благополучной, были в ней, конечно, и свои взлеты и свои падения, но среди годов будничного существования было несколько умопомрачительных мгновений вблизи величайших вершин истории человечества. Однако среди всех мириадов событий, на которых я присутствовал, среди всех любовных интриг, которые познал, всех рвущих мне сердце переживаний, вызванных трагическими происшествиями нашей эпохи, я с чувством почтенной благодарности и глубочайшей искренности могу заявить, что ничто так сильно меня не восхищало и вдохновляло, как радость и печаль этой эпической драмы - несчастной любви Айка и Нины. И даже тогда, когда я думаю о Холодной войне, о распространение ядерного оружия, о Венгрии, о Корее, об инциденте с самолетом У-2, то всё это в итоге блекнет в сравнении с тем, что он любил её, а она любила его.