Том Бойл - Шинель-2 или Роковое пальто

Шинель-2 или Роковое пальто

Томас Корагессан Бойл

The Overcoat II

Перевод Epoost

Во главе продуктовой очереди вдруг вспыхнула какая-то заваруха. Люди стали орать, толкаться локтями, пробиваться вперед, что неминуемо запустило цепную реакцию, пробежавшую по всей шеренге непослушных детей, беременных женщин и ни в чем неповинных престарелых пенсионеров по закону домино. Чтобы разглядеть, что там случилось, Акакий на всякий случай вытянул шею, хотя ему и так уже все было ясно – мясо закончилось. Два с половиной часа в очереди за куском жилистой говядины (чтоб хоть как-то сдобрить гречневую кашу с капустой), под сто человек впереди и лишь Ленин знает, сколько ещё позади, и вот всем им придется убраться отсюда несолоно хлебавши.

Вообще-то ничего удивительного. Ведь такое случалось с ним и три дня тому назад, и на прошлой неделе, и в прошлом году. Какой-то паникёр начал бы брюзжать, хаять скотоводов, транспортников, мясников вместе с их подмастерьями, подвергая сомнению их умственные способности и проклиная их предков. Но только не Акакий. Отнюдь, он был терпелив и вынослив как липы вдоль Бульварного кольца и полностью осознавал исключительную важность личного самопожертвования каждого советского трудящегося в борьбе с силами Империализма и Капиталистической эксплуатации. Осознавал он это потому, что об этом ему рассказывали. Ежедневно. Сначала в детстве, когда он пошел в школу, затем в юности, когда он стал юным пионером и наконец во взрослой жизни – на работе при проведении политинформаций. Он также читал об этом в «Правде» и «Известиях», слушал по радио, смотрел по телевизору. "Трам-та-ра-рам, трам-та-ра-рам," – воспроизводился в его голове голос Ленина словно запись с аудиокассеты. "Трудящиеся Советского Союза! Боритесь за коммунистическое отношение к труду! Свято берегите и приумножайте общественную собственность!"

"Мясо давай!" выкрикнул кто-то позади него. Акакий изумленно обернулся – до чего же надо быть несознательным, чтобы прилюдно выражать недовольство! – и понял, что глядит на сморщенную старушонку ростом метра полтора, плотно закутанную в головной платок для защиты от холода. Очень старенькая, явно старше Революции, она являлась живым артефактом, сбежавшим из Музея крепостного творчества. Рот Акакия открылся и слово «Товарищ» с мягким укором готово было уже слететь с его губ, как вдруг стоящий перед ним мужик, подчиняясь мощному толчку отхлынувшей толпы, швырнул его на старушку с мощью разогнавшегося трамвая. Для сохранения равновесия Акакий попытался схватить старушку за плечи, однако та, ничуть не растерявшись, опустила голову и боднула его прямо под дых своим твердокаменным, завязанным на макушке узлом платка. Ему показалось, что в него выстрелили. Застав себя на тротуаре в гуще мелькающих ног, он, несмотря на трудности с дыханием, все же пытался выдавить из себя слова извинения. Старушенция высилась над ним с той же бесстрастно-невозмутимой миной на лице как у гигантского бюста Ленина, стоящего в Кремлёвском дворце съездов. "Мясо! Мясо давай!" скандировала она.

Акакий провел здесь ещё четверть часа, пока на место не прибыл наряд милиции и не обеспечил закрытие магазина. На часах уже было девять вечера и сил у него уже не осталось. Ведь он болтался по очередям с половины шестого, когда вышел из министерства, где работал в должности младшего деловода, и все, чем мог похвастать за это время, были восемь желтоватых картошин, шесть луковиц и двадцать шесть тюбиков чехословацкой зубной пасты, на которые его угораздило наткнуться, когда он искал пузырек медицинского спирта. Он безропотно побрел через пустые просторы Красной площади в сторону улицы Герцена и района Красная Пресня, где проживал в коммуналке, в которой его соседями были две семьи и ещё один холостяк. Обычно проходя по Великой площади, он замедлял шаг, чтобы сполна насладиться всем её величием – от неприступной твердыни кремлевской стены до «восточных» луковиц Покровского собора – но в этот раз, продрогнув до костей, он поспешил восвояси.

Он шел и каждый его шаг звонким эхом отзывался в пустой холодной дали. От мороза ноздри его заиндевели, а плечи, словно сжатые в кулак, бил озноб. Сколько ж там градусов ниже нуля – двадцать, двадцать пять? Почему сегодня вечером ему кажется намного холоднее, чем вчера? Может он подцепил какую-то заразу? Шаг за шагом, цок-цок-цок, и вдруг его осенило, в чем было дело. Пальто! Ну конечно же. Подкладка начала истончаться, облезая клочьями как это бывает с мехом шелудивой кошки. Он заметил это утром в фойе министерства – катышки шерсти припорошили ему туфли и штанины брюк словно снегом. Это пальто было никудышное и надо было быть идиотом, чтобы вообще купить его. Но какой у него был выбор? Он зашел в ЦУМ, купившись на рекламу в его витрине: «КАЧЕСТВЕННЫЕ ЗИМНИЕ ПАЛЬТО СОВЕТСКОГО ПРОИЗВОДСТВА» и по приемлемой для него цене. Он припомнил, как его удивило то, какой короткой и малолюдной оказалась очередь и то, с каким выражением недоумения глядел на него продавец, вручая ему это полотняное пальто. – Вам оно не нужно, – сказал продавец с ухмылкой. Он был ровесником Акакия и с усами.

– Не нужно? – смутился Акакий.

– Советское значит отстойное, – пояснил продавец, держась так же развязно, как те подонки, которых Акакий каждый вечер видел в телерепортажах о массовых беспорядках из Америки.

Лицо Акакия вспыхнуло. Он терпеть не мог типов плюющих на общепринятые лозунги, – в данном случае на лозунг: «СОВЕТСКОЕ ЗНАЧИТ ОТЛИЧНОЕ», – и когда ему случалось натыкаться на такого вот диссидента это всегда ввергало его в состояние шока и смятения.

Продавец потер указательным пальцем о большой. – У меня найдется для вас классная вещица, отличного покроя и модная. Это пальто будет служить ещё много лет после того, как этот ширпотреб пойдет на мусорную свалку. Если захотите встретиться со мной в укромном месте, то думаю, я смогу, э ... чем-то помочь вам ... ну, вы меня поняли ...

Боль и потрясение охватившие тогда Акакия были столь же острыми, как если бы его ударило электротоком, словно это была рефлекторная реакция на разряд электродов вживленных в мозг подопытных собак и обезьян в государственной лаборатории. Он покраснел весь аж до самой лысой своей макушки. – Как вы смеете намекать на ... – зашипел он, брызгая слюной, и тут же осёкся, неспособный от перевозбуждения закончить фразу. В отвращении отвернувшись от продавца, он схватил первое попавшееся под руку зимнее пальто и бросился вон, чтобы успеть занять место в нескончаемой уличной очереди.

Вот так он и стал обладателем дрянной тряпки, сидящей на нем так же элегантно, как тент на цирковом шатре. Подкладка была вся в клочьях свалявшейся шерсти, а на месте шва под правым рукавом зияла дыра, похожая на рваную рану. Ему следовало быть осмотрительнее и лучше контролировать свои эмоции, нужно было прийти туда в другой день. Сейчас, когда он быстро шагал по улице Герцена, машинально обняв себя за плечи, он решил, что завтра утром заглянет к портному Петровичу. Подшить тут, подштопать там, может, укрепить подкладку, и, глядишь, пальтишко будет как новенькое. Кого волнует, что оно мешковатое и старомодное? Он же не стиляга. – Да, к Петровичу, – подумал он. – Прямо с утра.