Том Бойл - Шинель-2 или Роковое пальто

Акакий проснулся ровно в семь утра – комната задубела от холода, кисловатым духаном постного картофельно-лукового супа несло из совсем неуместных мест. На улице, конечно, ещё было темно. В это время года рассветало только в девять, а снова темнело в пол – третьего дня. Он оделся при свете свечки, застелил кровать и подогрел себе на завтрак гречневой каши с прокисшим молоком. Обычно он завтракал в своем закутке коммунальной кухни, но сегодня утром воспользовался компактной походной электроплиткой, постеснявшись пройти по коридору и побеспокоить соседей – Романовых, Ерошкиных и пожилого Стаднюка. Выскользнув за дверь десятью минутами спустя, он услышал как Ирина Ерошкина своим визгливым голосом пилила своего благоверного: – Вставай, Сергей! А ну подымайся, пьяная ты скотина! На завод пора! На работу! Совсем забыл что это такое?

На улице было где-то под тридцать градусов мороза. Акакий натянул два свитера поверх своего шерстяного костюма стандартно- коричневого цвета (министерские острословы называли его говняно-коричневым) и все равно холод заставлял его пританцовывать. Утешения ради надо сказать, что на улицах полно было и других плясунов, трясунов, бегунов и прыгунов, которые все будто угорелые спешили добраться до теплых помещений, пока не лопнули от мороза, как это бывает с дешевым стеклом. Увы, Акакия это не утешало. На момент, когда он словно доктор Живаго, драпающий от Красных партизан,

влетел в мастерскую Петровича, его горло саднило, а веки заиндевели.

Петрович сидел в куче обрезков и лоскутов ткани под единственной буровато-тусклой электролампочкой, допотопная ножная швейная машина выступала из окружающего его полумрака как какой-то железный монстр. Было только восемь утра, а портной уже был навеселе. – Так-так-так, – пророкотал он, – ранний клиент! Ни свет ни заря! Что такое, Акакий Акакиевич? У вас опять оторвались манжеты? – он захохотал, задыхаясь как туберкулёзная лошадь. Акакий не одобрял пьянство. Он вёл тихую одинокую (насколько могли позволить шестеро детей Ерошкиных) жизнь, имел очень мало поводов, чтобы выпить в компании, и не видел причин пить в одиночку. Да, конечно, ему то и дело приходилось пропустить рюмку водки для согреву, а однажды на свадьбе сестры даже попробовал шампанского, но в принципе считал пьянство неприемлемым и вечно в присутствии нетрезвых людей терял дар речи и впадал в ступор. – Я ... я ... я подумал ... нельзя ли ...

– Ну, смелее, – рявкнул Петрович. Восемнадцатилетним парнем во время подавления венгерского восстания он лишился глаза – высунул голову из люка танка и венгерский патриот поразил его ловко запущенным булыжником, а его здоровый глаз, словно в виде компенсации, казалось, разросся до нечеловеческих размеров. Уставившись на Акакия этим выпученным сгустком протоплазмы, он откашлялся.

– Не могли бы вы, э, подлатать подкладку моего, э, пальто?

– Пальто? Это ж хлам, – ответил Петрович.

Акакий словно эксгибиционист распахнул пальто. – Гляньте на подкладку, она не так уж плоха. Просто чуток прохудилась. Может, вы смогли бы, э, подлатать её и ...

– Хлам, ширпотреб, брак. Вы носите образчик топорной продукции совхалтурпрома. Это ж не ткань, а марля, насквозь гнилая до последней ниточки. Я не могу починить это.

– Но ведь ...

– Не могу. Оно не доживет до весны. Никак. Единственное, что можно сделать, это пойти и подыскать себе что-нибудь приличное.

– Но, Петрович, – взмолился Акакий. – Новое пальто мне не по карману. Даже это обошлось мне дороже, чем в месячную зарплату.

Портной достал бутылку водки. Хорошенько приложившись к горлышку бутылки, он от кайфа зажмурил свой глаз.

Однако когда его голова вернулась на прежний уровень, он, похоже, был уже не в состоянии навести взгляд на Акакия, поскольку стал обращаться к точке пространства, расположенной на пару метров левее, чем следовало. – Я сделаю его для вас, – заявил он, ударив себя в грудь и негромко срыгнув. – С подстежкой и меховым воротником. Такое как носят в Париже.

– Но... но мне такое пальто не по карману ...

– И что вы будете мёрзнуть? Послушайте, Акакий Акакиевич. На черном рынке такое пальто вы не купите и за пятьсот рублей.

Услышав слова «черный рынок» – Акакий вздрогнул, как если бы портной произнес какие-то ругательные словечки вроде – гомик, педераст или ЦРУ. Конечно, он отлично знал, что в стране процветает черный рынок, что эгоистичные капиталистические ревизионисты готовы были продать родину за радиолу, пару голубых джинсов или ... пальто . – Ни за что! – воскликнул он. – Лучше я буду ходить в лохмотьях!

– Да успокойтесь вы, Акакий. Да, я сказал, что мог бы купить для вас такое пальто, но это не значит, что я так сделаю. Нет, за пятьсот пятьдесят рублей я сам пошью вам его.

Пятьсот пятьдесят рублей! Почти три месячных зарплаты! Это уж слишком! Просто грабеж! Но что же делать? Снова пойти в ЦУМ и купить ещё одну тряпку, которая порвется в клочья за год? Он передислоцировался в то место, где мог попасть в поле зрения портного. – Вы точно не сможете починить это пальто?

Петрович помотал своей громадной головой. – Точнее не бывает.

– Ну что ж, – заявил Акакий, почему-то переходя на шепот. – Когда оно будет готово?

– Через неделю.

– Через неделю? Не слишком ли быстро вам придется работать?

Портной улыбнулся, подмигнув ему своим выпученным глазом, – У меня есть своя методика. Положитесь на меня.

Тем же утром у себя на работе, когда он, весь дрожащий, скорчился над батареей отопления в захудалом пальто, рваных свитерах и стандартно-коричневом шерстяном костюме, Акакий вдруг обнаружил позади себя какую-то суету – громкий шепот, приглушенные хиханьки и даже откровенно презрительный смех. Обернувшись, он увидел перед собой ухмыляющиеся, слюняво-губые физиономии двух своих младших сослуживцев. Оба были одеты в кожаные лётные куртки с меховыми воротниками и синие джинсы с броским ярлыком, рекламирующими фамилию какого-то американского еврея, хозяина фирмы-изготовителя, и глазели на него. Тот, что пониже, белобрысый, заносчиво откинув голову, отпустил похабную реплику – что-то насчет какой-то матери, половых контактов и его совдеповского пальто. Затем он, наигранно подражая воинскому приветствию, прижал пальцы к виску, после чего в компании своего долговязого приятеля неспешно зашагал к входной двери. Акакий сперва оторопел, потом разозлился и наконец ему стало стыдно. Неужто он и впрямь являет собой столь жалкое зрелище? Втянув голову в плечи, он бросился по коридору в уборную и, уединившись в одной из кабинок, стащил с себя пальто и свитеры.

Свой обеденный перерыв Акакий предпочитал проводить у окна тусклого коридора на первом этаже, не желая терпеть шум и толчею штатной столовки. Он, чавкая, жевал черствый бутерброд с луком (масло он последний раз пробовал много недель назад), запивая его слабеньким чаем из термоса, и рассеянно проглядывал заголовки газеты «Известия»: РЕКОРДНЫЙ УРОЖАЙ ЗЕРНА, КАМСКИЙ АВТОЗАВОД В ТРИ РАЗА НАРАЩИВАЕТ ВЫПУСК ПРОДУКЦИИ, АКЦИЯ ПРОТЕСТА АМЕРИКАНСКИХ НЕГРОВ.