Том Бойл - Шинель-2 или Роковое пальто

Вернувшись за свой рабочий стол, он тут же понял, что что-то здесь не так, он явно чувствовал это, но не мог определить что именно. Остальные его коллеги глазели на него, но как только он поднимал глаза, они их опускали. В чем же дело? На столе у него всё было на месте – календарь, миниатюрный Олимпийский Мишка, его коллекция цитат из Революционного Устава Союза Советских Деловодов, собранных им за двадцать пять лет непрерывного стажа, ... и тут его осенило: он опоздал! Он же задремал во время обеда и, видимо, вернулся на рабочее место позже, чем следует.

Резко как ошпаренный он обернулся к часам, но, убедившись в том, что он как всегда пунктуален, тут же понял также причину странного поведения его коллег. Он обнаружил, что над натуральной величины статуей Ленина, будто ангел-хранитель надзирающего над кабинетом, совершено мерзокощунственное надругательство. Какой-то горе-шутник, чей-то прихлебатель, украл его, Акакия, пальто и накинул его на плечи статуи. Это уж слишком! Тупые бездушные ублюдки! Весь побагровевший от обиды и гнева он вскочил на ноги. – Как же вы могли? – закричал он. Десятки коллег потупили взор. – Как вы могли так поступить со мной, товарищи?

Они прыснули. Все как один. Даже Турпентов и Моронов, хоть были так пьяны, что еле ворочали головами, даже Родион Мышкин, который иногда в обед играл с ним в шахматы. Что с ними такое? Неужели бедность – повод для насмешек? Только представьте себе это зрелище! Пальто, облепившее плечи Ленина словно какой-то порослью бурьяна, подмышка вырвана, а длиннющий спутанный жгут шерсти свисает с полы как хвост! Акакий пересёк кабинет и, взобравшись на пьедестал, содрал со статуи свое пальто. – Что с вами? – пролепетал он. – Мы же все трудящиеся, или как?

Почему-то это вызвало очередной взрыв хохота, пронесшийся по комнате с грохотом прибойной волны. Белобрысый блатной, этот подонок, открыто скалился ему, чувствуя себя безнаказанным за своим столом в дальнем конце кабинета, Моронов прятал улыбку под красным распухшим от водки носом. – Граждане! – взывал Акакий. – Товарищи!

Безрезультатно. И тут, изнемогая от досады, стыда и отчаяния, он возопил так, как никогда в жизни ещё ему не приходилось, взревел как зверь в клетке: – Братья!!!

В кабинете воцарилась тишина. Все были шокированы тем, что он вышел из себя, никак не ожидая, что этот человечек, двадцать пять лет остававшийся невозмутимым и бесстрастным как статуя, состоит из плоти и крови. Акакий же, не ведая, что творит, застыл на месте – в одной руке пальто, другая для опоры вцепилась в плечо каменного Ленина. И вдруг словно что-то на него снизошло – он неожиданно ощутил себя героем, оратором, почувствовал, что может реабилитироваться по части красноречия, пристыдить публику неподготовленной речью, может взойти трибуну как один из революционных матросов броненосца «Потёмкин». – Братья, – повторил он уже более сдержанно, – неужели вы не понимаете ...

Его пламенную речь прервал грубый выкрик из дальнего конца кабинета. Это его подколол белобрысый блатной, которого тут же поддержал его долговязый прихлебатель, за ним – Турпентов, и уже через секунду все коллеги снова дружно потешались и глумились над ним. Молча сойдя с пьедестала, Акакий выскользнул за дверь.

По меркам Москвы (даже при её дефиците жилья) жилплощадь Акакия была весьма скромного размера – может, всего лишь наполовину больше, чем та каморка, что довела Раскольникова до убийства. На самом деле под жильё ему была отведена прихожая мрачной четырёхкомнатной коммуналки, где жили ещё восемь Романовых, пятеро Ерошкиных и пожилой Стаднюк. Естественно, главный изъян жилплощади Акакия состоял в том, что каждый, кто входил в коммуналку и выходил из нее, должен был пробираться через его жилплощадь. То Сергей Ерошкин заявится с трехдневного бодуна, то Ольга Романова затеет обжиматься с хахалем под входной дверью, а у него через комнату такой сифон, что аж свистит, и хрен уснешь, то залётные собутыльники-старпёры Стаднюка, шатаясь, ломятся в дверь, словно стадо слонов, спешащих к своему таинственному могильнику, где им предписано умирать, когда пришёл их час. Это было невыносимо. Или, вернее, было бы, если бы Акакий хоть сколько-нибудь придавал этому значение. Однако ему и в голову не приходило роптать на судьбу, не говоря уж о том, чтобы потребовать поочередно меняться комнатами со Стаднюком или попробовать найти себе жильё по-пристойнее. Ведь он же никакой-то там нытик, мягкотелый буржуазный бюргер, а трудящийся революционно-коммунистической закалки и образцовый гражданин Союза Советских Социалистических Республик. После того, как будут решены задачи промышленного производства, партийное руководство уделит внимание жилищным проблемам. А пока что от нытья нет никакого проку. В конце концов, если ему так уж нужно будет побыть наедине, он может забраться в платяной шкаф.

Сейчас, поднявшись по лестнице и оказавшись в сумрачной тиши своей коммуналки, Акакий почувствовал себя в ней незваным гостем. На часах было 14:15. Последний раз в дневное время он был дома тринадцать лет тому назад, когда слёг от одновременного приступа гриппа и бронхита и Матушка Горбаневская (жившая тогда в комнате Стаднюка) лечила его чечевичным супом и отваром из трав. Он тихонько закрыл входную дверь. Никого из соседей дома не было, тусклые лучи предзакатного солнца залили стены мягким призрачным светом и стало чудиться, что под личиной самовара прячется Барабашка, а тени по углам – это шпики и стукачи. Акакий мигом постлал постель, разделся и, юркнув под одеяло, натянул его себе на голову. Ни разу в жизни он не чувствовал себя столь подавленным и расстроенным – как же это несправедливо, как мелочно. Ведь он же достойный гражданин, преданный идеалам Революции, добродушный, безобидный – ну почему они хотят сделать из него грушу для битья? За что?

Его горькие думы прервал звук проворачиваемого в замке ключа. «И что теперь делать?» подумал он, кидая взгляд на дверь. Замок лязгнул, его засов отодвинулся, и в дверном проёме возник прижмурившийся от растерянности Стаднюк с пухлой продуктовой сеткой на плече. – Акакий Акакиевич? Ты, что ли? – спросил он.

– Угу, – утвердительно буркнул Акакий из-под одеяла.

– Господи Иисусе! – воскликнул старик, – Что стряслось? Неужто живот прихватил? Или несчастный случай приключился? – Стаднюк, заперев дверь, стоял уже над его кроватью. Акакий чувствовал прикосновение дрожащих старческих пальцев на своем покрывале. – Ответь мне, Акакий Акакиевич, – ты там жив? Вызвать врача?

Акакий сел. – Нет-нет, Трифилий Владимирович, не надо. Неважно мне, вот и всё. Это пройдёт.

Со скрипом в старческих коленях Стаднюк присел на уголок кровати и с тревогой вгляделся в лицо Акакия. Свою сетку, полную капусты, моркови, сыра, масла, хлеба, молочных бутылок и ещё каких-то квадратных пачек, завернутых в мясо-упаковочный пергамент, он поставил себе под ноги. После длительной паузы старик достал из кармана рубахи кисет и стал вертеть себе самокрутку. – Что-то ты не смахиваешь на больного, – сказал он.