Алекс Гарридо - Книга Дока [litres]

Я хотел рассказать Гайюсу этот сон. Но… Да, самому трудно признаться, но нас так учили: обманывать себя – худший вид трусости, потому что самый опасный. Из него весь обман происходит. Так что лучше я себе признаюсь честно: я побоялся рассказать этот сон вообще кому-нибудь. Гайюсу – тем более. Он, конечно, наши секреты хранит. Но очень условно. Вот досюда я человек, а отсюда – оружие. И всё, точка. В каком состоянии оружие, тот, кто его использует, должен знать досконально. В конце концов, я сам на это подписался.

И в связи с этим меня почему-то встревожила мысль о том, что я должен рассказать Гайюсу про этот сон. Как будто я не уверен, что это на самом деле сон. Может быть, я помню что-то такое, чего помнить не должен. То есть – кто-то не хочет, чтобы мы это помнили, и эта память замаскирована сном, а на самом деле всё так и есть, и сейчас я живу в иллюзии, в муляже реальности. В общем, мне это, вроде бы, снилось, и там был Док, и мы помнили.

А все остальные думали, что мы не были знакомы друг с другом до этого дня, с которого начался сон. Док пришел в спортзал, нас представили друг другу, и все вели себя так, как будто видят друг друга в первый раз, а я посмотрел на Дока и понял: он помнит. Но Док молчал, и я решил молчать.

И так оно дальше катилось: мы тренировались, работали, притирались друг к другу, как будто недавно познакомились. Но мы все были уже давно знакомы на самом деле. Даже тот парень, который считался новеньким – он пришел позже, но он тоже когда-то раньше был с нами.

И там, во сне, я как будто вспоминал, что случилось до того. Если бы только еще я был уверен в том, что это сон.

– Что ты помнишь о Климпо, Бобби?

Бобби рукой сметает горку зубочисток в подставленный пакет.

– Мне кажется, ты темнишь, Док.

– И что, если так? Ты не ответишь?

– Мне кажется, мой ответ зависит от твоего вопроса. О чем ты спрашиваешь?

Док протягивает руку, берет у него пакет и отправляет туда свою горку зубочисток.

– Я хочу узнать твою версию событий.

– Думаешь, она сильно отличается от твоей?

– Данди не было с нами, – говорит Док.

– А кто был вместо него?

Док кивает. Бобби прав. Если пришел новенький, значит, он пришел на освободившееся место. Значит, кто-то был до него.

– В том-то и дело, – говорит Док. – Я точно помню, что Данди не было с нами в Климпо. Но я не помню, кто был. А ты помнишь?

– Данди.

– Как тебе кажется, Бобби, я схожу с ума? Я не помню состав группы, этого ведь не может быть. Данди не было. А кто был?

Бобби пожимает плечами.

– Ягу, Енц, – перечисляет Док. – Тир, ты, я. И кто-то еще. Не Данди. Кто?

Бобби молча встает и выходит. Возвращается с картонной коробкой, вскрывает ее и достает несколько пачек из плотной бумаги.

– Держи, – кидает Доку новую порцию зубочисток.

– Откуда у тебя столько?

– А… Это не мои. Магда купила для какой-то инсталляции, или для перформанса. Что-то не сложилось, вдохновение покинуло ее, она уехала в Непал и осталась там… Уже три года прошло, а зубочистки всё не кончаются. Наверное, пока не кончатся – она и не вернется. Так что спасибо за помощь. Держи еще.

– И себе возьми.

Мы участвовали в каком-то секретном эксперименте. Конечно, совершенно добровольно, но отказаться всё равно было бы невозможно. Кто именно и что именно испытывал, нам не сказали, и вообще, информации выдали не сказать чтобы много. Всё, что я знал, это что мы должны подняться на гребень высоченной кирпичной стены, где нас «обстреляют» каким-то излучением, и мы очнемся уже внизу по другую сторону стены. Нам говорили, что мы при этом останемся целы и невредимы. Я верил – а как не верить, серьезные люди же. Ни одного лица или имени не помню, но помню, что очень серьезные, даже хмурые.

Док первым полез на стену. Я за ним. Лестница вроде пожарной на старых домах; перед глазами красные кирпичи с выкрошенным в щелях раствором; прямо над головой ритмично двигаются подошвы Дока. Я не думал в этот момент ни о чем, впал в какой-то странный транс, завороженный ритмом ступенек, рисунком кирпичей и мельканием Доковых ботинок над головой. Левая рука – правая нога – правая рука – левая нога, вверх, вверх, вверх, вверх… Казалось, что это никогда не кончится, но оно кончилось. Док последний раз подтянулся и сначала сел на гребень стены, а потом поднялся во весь рост. А я и высунулся, посмотреть, что там с ним произойдет. Там, за стеной, был наш город, как он и есть, если посмотреть на него с высоты. Я увидел, как высоко мы забрались – даже башня с часами на перекрестке осталась ниже, я смотрел сверху на ее шпиль. Я подумал, что ветер здесь, наверное, сильный, но Док стоял спокойно. И никаких хитрых установок с излучателями, вообще ничего необычного. Я успел удивиться и даже испытать что-то вроде разочарования: что за глупый розыгрыш.

Вспышка возникла прямо посреди ясного синего неба, как будто весь город перед нами был не настоящий, а нарисованный – невероятно реалистичная картина, фотообои. И как будто в бумаге, посреди неба, прожгло дырку, и из нее полыхнуло так, что дома, деревья и небо с редкими облачками на миг стали плоскими. И в то же мгновение Док покачнулся, нелепо взмахнул руками и рухнул лицом вперед. И оказалось, что город «нарисован» не только на вертикальной плоскости перед нами, но и на горизонтальной, начинавшейся прямо у ног Дока, от самой кромки кирпичной стены, на которой он стоял и из-за которой я выглядывал. Док полетел вперед, но вместо того чтобы упасть вниз с высоты, мягко скатился по серому мареву куда-то влево. Еще через секунду, стряхнув Дока в небытие, марево выровнялось и снова раскрасилось стенами, крышами, деревьями и чирикающими воробьями.

Почему я не плюнул на всё и не спустился обратно вниз по лестнице? А что мне там было делать, внизу? Поднимать бунт против серьезных людей? Предупреждать остальных? О чем предупреждать – о том, что мы живем в нарисованной на обоях реальности, в которой Дока больше нет? Не знаю, может, и стоило. Но тогда я был настолько оглушен, что, как заводной, подтянулся, перекинул ногу через гребень стены, сел, потом поднялся и, сжав челюсти, уставился в ту же точку, в которой небо вспыхнуло несколько секунд назад. И оно вспыхнуло снова, безошибочно нацелившись точно мне в грудь. Я зажмурился – но боли не было, просто мягкий толчок и ощущение замедленного падения, как будто сквозь вату. А когда я открыл глаза, Док уже успел подняться на ноги и спокойно, деловито отряхивал пыль со штанов.

А дальше, я так вспоминал во сне, серьезные люди учли ошибку: остальные поднимались на стену уже по одному, и никто больше не видел, что случается с предыдущим. Нас не обманули, мы действительно остались живы и целы, а что мир будет для нас прежним – этого нам никто и не обещал. Вот так и вышло, понимал я, что мы с Доком помним, но не говорим об этом даже между собой. И с остальными не говорим. Но я точно знаю, что Док помнит, а другие не помнят – потому что поодиночке люди легко все забывают, а он забыть не может, потому что я был с ним и его видел. И я понимал – тогда же, во сне, – что в нашей команде еще кое-кого не хватает – кого-то, кто тоже был до того эксперимента.