Алекс Гарридо - Книга Дока [litres]

Что там за ночь сегодня? Время мертвых? Последнее полнолуние перед Йолем? Когда ж еще и обнять возлюбленного.

А потом: его не обнять.

И вот в этот момент уже окончательно просыпаешься.

Прикоснуться теперь не страшно, только горько от невозможности. Как будто, будь такая возможность – прикоснулся бы. Ты вообще хочешь знать, каков он на ощупь? Честно?

А потом: уже отводя взгляд от неподвижного тела, занимающего настолько привычную форму пространства, что хоть вой, хоть ладонь прокуси, – замечаешь, как шевельнулись тени от складок на одеяле, как живые, будто вздохнули.

И понимаешь. И не можешь вместить понимание.

Столько времени – столько раз – приучал себя не доверять сладкой надежде, не поддаваться радости. Защищаешься теперь не на жизнь, а на смерть. А смерть отступает в сторону, щурится, приценивается – и отступает. И нечем больше защищаться. И ты остаешься беззащитным перед возможностью потери, полностью безоружным и бессильным.

Живое – дышит.

А ты – нет. Потому что сначала от страха, а потом от еще большего страха, что это вот сейчас – иллюзия, обман, новый виток гибельного бреда, ты перестал дышать. И надо насильно сжать ребра, чтобы тихо выдохнуть безжизненный воздух. А потом протянуть руку. Прикоснуться. Еще до прикосновения уловить едва слышное тепло в воздухе. Кинуться на него, сгрести, вцепиться, трясти его – и он тебя тоже. И руки, какие же сильные у него руки, как же это так, я знаю, что сплю, я знаю, что это кончится, и будет очень больно, но пусть, пусть. Сейчас – кричать от радости, задыхаться, рыдать, кричать.

– А нам в школе фельдшерица как-то сказала: не совокупляйтесь в троллейбусе головами!

– Что она имела в виду?

– Что воши перепрыгивают.

– Мать моя кровопийца, жуть какая…

– И к чему ты это?

– Ну, так, ассоциации. Мир же круглый, как голова. И вот они все сейчас… совокупляются. И мало ли какие воши к нам напрыгают.

– Шшшш! – гневно взнимается Зигмунда Фрейда. – Услышат, кого ты вошами – мало не покажется. Держи язык на привязи, коза рыжая.

– А ты скелетина расписная!

– Обе вы хороши, – шипит Мадлен. – Делом бы занялись, не до глупостей было бы. У меня, вон, пальцы в кровь, а вы…

– В кровь – это хорошо, – одобрительно кивает Зигмунда Фрейда. – Без крови совсем не то.

– И кто из нас после этого вампир?

– Я вам что, сестрица Эльза? – ворчит Рыжая, растопырив перед глазами пятерни в желто-зеленых метках от травяного сока. У нее на коленях навалены пучки серебристо-зеленой травы, мотки лент. Пряный прохладный запах вьется вокруг. – У меня, может, аллергия.

– Скажи спасибо, что не крапива, – недобро усмехается Зигмунда Фрейда, бездельничающая, потому что ее черед еще не настал. – Скажи спасибо, что не обязательно молчать при этом. Хотя это, наверное, зря. Как думаешь, – это уже к Мадлен, – как думаешь, еще не поздно изменить условия игры?

– Нифафда не пофно!

– Не говори с набитым ртом, – качает головой Зигмунда Фрейда.

– А я палец сосу, – отвечает Мадлен, вынув палец изо рта. – Болит.

– Потерпи, еще немного.

– Нет чтобы меня утешать и подбадривать, – хмурится Рыжая. – Всё только этой… Вы сговорились. Так нечестно. И правила менять не вздумайте! Я тогда с вами играть не буду, а без меня у вас ничего не получится.

– А мы вместо тебя Кристину возьмем.

– Ей нельзя. Она беременная. Её вообще сейчас нет! И не будет, если я не сплету для нее…

– Шшш! – дружно шипят ее товарки. Рыжая кивает, настороженно оглядываясь.

– Тогда Ягу возьмем, – продолжает Мадлен. – Она черная, она сильная, она подойдет.

– А зато рыжей у вас не будет. Без рыжей ничего не получится.

– Это ты с чего взяла?

– Это я правила поменяла.

– Эй, так нечестно!

– А вам можно?

– Это кому это «вам»? Я все пальцы продырявила, а эта валяется на диване с книжкой! Моя мама говорила, что если все время читать, то всю жизнь профукаешь. Лучше бы убралась в своей… пирамиде, пылища по углам – картошку сажать можно! И черепа валяются.

– Они хрустальные.

– Хрусталь должен в серванте стоять, а не по углам валяться!

Они очень старательно ссорятся, не изображают ссору, а ссорятся по-настоящему, Жизнь против Смерти и Любви, Смерть против Любви и Жизни, Любовь против них обеих. Чтобы никто-никто ни в каком из приблизившихся миров не заметил, что они заодно в это призрачное, зыбкое утро, чтобы никто не уличил их в сговоре с преступной целью, потому что им-то что, а вот всех причастных…

Команду Дока держали по отдельности – так, на всякий случай. Вдруг не только сам Док, вдруг все они уже понахватались, да и кровавые жертвоприношения наводили на странные мысли. Вот только удержишь ли по отдельности людей на излете той ночи, когда миры головами совокупляются?

Черная-пречерная Ягу, меряя шагами камеру, думая о белобрысом Данди и о том, почему она все еще зовет его Новеньким, даже в постели, больно стукнулась носом о каменную спину белобрысого Данди, который дернулся, развернулся – и схватил ее руками, как настоящую, хотя сквозь нее, если быть откровенным, всё-таки немного просвечивала крашеная белым стена. Но это его не остановило.

Жилистый Тир и могучий Бобби, схожие, как молочный шоколад и горький, таким же образом наткнулись друг на друга, а мгновением позже между ними образовался темно-русый Енц. Шипя и потирая бока, они расступились – и как раз в этот промежуток неведомая сила водрузила парочку, замершую в поцелуе. Как-то странно было чувствовать и осознавать, что все они оставались в своих камерах, но при этом были рядом и могли дотронуться друг до друга, и не только дотронуться, как наглядно демонстрировали Данди и Ягу. Бобби одобрительно свистнул, Тир коротко вздохнул. Енц похлопал влюбленных по плечам, потому что расслабляться, когда такое творится, совершенно ни к чему.

Это он правильно подумал и вовремя сделал. Тут-то всё и началось. Перед ними возникли три темные фигуры. Ровно по числу партнеров неведомого Макселя, с которыми каждый из наших имел уже длинную, но бессодержательную беседу. Однако гораздо менее реальные. Даже нельзя было толком описать их – ни роста, ни объема у них как будто не было, черты лица то и дело тонули во мраке, а выныривая из него – оказывались совершенно другими, чуть ли не противоположными. К тому же невозможно было сказать, где заканчивается одна фигура и начинается вторая, хотя ни схожими, ни тем более единым целым они не были. Категорически! Они даже не совпадали в пространстве, хотя в каком именно, определить было трудно. Во всяком случае, не в этом.

Данди выругался, и его голос влился в хор таких же растерянных и злых.

– Как оно выглядит со спины? – спросила Ягу, оказавшаяся напротив него.