Лори Спилман - Счастливые сестры Тосканы [litres]

Поппи решительно встает с дивана:

– Я не покину mein Ehemann. Тем более сейчас! – Она произносит это так, как будто готова ринуться в бой против любого, самого грозного противника.

Прежняя Эмилия наверняка нашла бы тысячу оправданий, лишь бы только избежать бабушкиного гнева и вернуться домой. Поппи очень больна, ей надо поскорее показаться своему врачу. Какой смысл ехать к Рико, если он в таком состоянии? В пекарне без меня не справляются, я не могу подвести родных.

Но теперь все иначе.

Я беру Поппи за руку:

– Я тоже останусь.

Тетя крепко сжимает мою ладонь и поворачивается к Люси:

– Я знаю, Лучана, у тебя новая работа, ты должна вернуться.

– И пропустить все веселье? – Кузина криво усмехается. – Ну уж нет, Поппи! Птичка по имени Лучана никуда не полетит.

Через полтора часа мы впятером – Ян с Еленой, тетя Поппи, Люси и я – быстрым шагом идем по чисто вымытому коридору больницы Святого Леонардо. Я толкаю впереди себя коляску, которую врачи дали нам напрокат для Поппи. Она на ходу подкрашивает помадой губы. Сердце у меня бешено колотится.

Господи, пусть Рико еще хоть немного поживет, чтобы они успели попрощаться!

Наконец мы у палаты номер 301. Медсестра раздает нам бумажные маски: необходимо соблюдать стерильность. Ян подает Поппи руку, но моя гордая тетя сама встает с коляски. И автоматически похлопывает себя по голове, как будто хочет поправить волосы. Но сегодня особый день, и она отказалась от парика, только голову повязала шелковым шарфом. Поппи замирает с рукой на лысой голове и втягивает сквозь зубы воздух. Я могу представить, о чем она сейчас думает. Любимый увидит ее лысой.

– Ты великолепна, – говорю я сквозь маску и показываю на дверь. – Пошли!

Салерно, Италия

Жалюзи опущены, в палате полумрак, пахнет дезинфицирующими средствами и гноем. Шипят и мигают медицинские приборы. Мы с Люси и Еленой стоим в сторонке, а Поппи подходит к больничной кровати и зовет:

– Рико!

На безжизненное серое лицо в старческих пигментных пятнах и со вчерашней щетиной словно бы надели маску безмолвного отчаяния. В вену на сгибе руки воткнута игла от капельницы, в носу – кислородные трубки. Тетя со слезами на глазах наклоняется и говорит:

– Рико, это я – Поппи.

Старик на кровати – Эрих Краузе – не двигается. Меня знобит. Он вообще дышит? Поппи гладит его по голове, волосы у него по-прежнему густые, только седые и с виду жесткие. Из ноздрей и ушей торчат волоски. Но я узнаю мужественный подбородок, который описывала тетя, и могу мысленно представить, как красивый молодой парень играет на скрипке на площади Синьории.

– Рико, – напряженным голосом просит Поппи, – очнись. Это я, mein Ehemann! – В каждом ее слове звучит отчаяние.

Рико неподвижен. Ян подходит к нему с другой стороны кровати.

– Opa [75] Дедушка (нем.) . , у тебя гости, – громко и настойчиво говорит он.

– Это я, Поппи, – дрожащим голосом добавляет тетя, трясущейся рукой снимает бумажную маску, медленно наклоняется и целует его в дряблую щеку, повторяя: – Это я, Поппи.

Она поправляет больничную рубашку, разглаживает зеленую ткань. Рубашка слегка съезжает. На плече у Рико виден шрам. Тетя проводит пальцем по зарубцевавшейся ране.

– Что с тобой случилось, любовь моя?

– Пулевое ранение, – поясняет Ян. – Дедушка пытался бежать из Восточной Германии. Сначала в шестьдесят первом, а потом второй раз – в шестьдесят третьем.

Поппи опускает голову на грудь старика; я почти вижу, как тетя излучает гордость, любовь и сострадание.

– Я знала. Я знала, что ты попытаешься вернуться ко мне. Я должна была остаться в Италии и ждать тебя. Прости меня. Прости.

Потом она выпрямляется, а Ян обтирает щеки старика влажной салфеткой.

– Поппи здесь, она пришла. Очнись, дедушка.

– Прошу тебя, Рико, мне столько всего надо тебе рассказать.

В палате воцаряется тишина. Из коридора доносятся приглушенные голоса. Мы ждем, надеемся, молимся, чтобы старик откликнулся на призыв Поппи. Она гладит его по руке, по щекам, неотрывно смотрит на его безжизненное лицо и шепчет, шепчет о своей любви. На это очень больно смотреть, и все равно стоило преодолеть четыре тысячи миль, чтобы увидеть, как Поппи в последний раз прикасается к своему любимому Эриху и говорит ему нежные слова.

Мне кажется, будто бы что-то изменилось. Я подхожу на шаг ближе. Сердце выскакивает из груди.

У больного едва заметно дрогнули брови.

– Рико! – в очередной раз восклицает тетя. – Это я, Поппи. Очнись, mein Ehemann.

Рико морщит лоб. Меня начинает трясти.

Пожалуйста, открой глаза!

Ничего в жизни я еще не хотела так сильно. Я бы отдала этому человеку всю свою энергию до последней капли.

Поппи тихо поет:

– Que será, será. Whatever will be, will be.

У нее хриплый голос, и она фальшивит, но я не слышала, чтобы кто-то исполнял эту песню лучше.

У Рико вздрагивают веки. Я прямо чувствую, скольких усилий ему стоит открыть глаза. Поппи со стоном наклоняется и гладит любимого по щеке.

– Это я, Рико, – срывающимся голосом говорит она. – Я пришла, как мы и договаривались. Приехала в Равелло. На нашу годовщину. Я прождала тебя у собора весь день.

Правый глаз Рико приоткрывается и в ту же секунду закрывается снова.

– Да! – Тетя одновременно смеется и захлебывается от слез. – Это я, любовь моя, твоя Поппи!

Очень медленно, словно собрав все оставшиеся силы, старик открывает глаза.

– Дедушка! – кричит Ян и торопливо надевает ему на нос очки.

Рико моргает и, похоже, вообще ничего не видит. Я из-за плеча Поппи смотрю на его слезящиеся голубые глаза.

Поппи рыдает:

– Мой синеглазый рыцарь! Я люблю тебя, милый. Я так люблю тебя!

Тетя наклоняется и прижимается мокрой щекой к его лицу. Она шепчет ему о своей любви, о своей неувядающей любви, шепчет нежные слова, которые мечтала сказать ему все пятьдесят девять лет разлуки.

Рико снова закрывает глаза.

– Я всегда верила, что мы встретимся снова. Я никогда не переставала тебя любить.

Не знаю, слышит он это или опять впал в забытье. Но Рико снова очень медленно открывает глаза, поднимает худую сморщенную руку, ту, в которой когда-то держал скрипку, и прикасается к лицу моей тети.

– Поппи. – Его потрескавшиеся губы беззвучно шевелятся, но ошибиться невозможно, он говорит: – Mio unico amore.

Остаток дня Рико лежит с закрытыми глазами, как будто все последние силы истратил на признание в любви к Поппи. Может быть, мне это только кажется, но прежняя маска исчезла, и теперь его лицо излучает безмятежность и удовлетворение. Хочется верить, что после всех этих лет, лишь на несколько секунд увидев свою любимую, он наконец-то обрел покой.