Натан Энгландер - Министерство по особым делам [Литрес]

Кадиш вопросительно посмотрел на штурмана. Помогать ему он не будет.

– Этот ее взгляд, ее глаза. Понятно, я знал – как-никак штурман, – какая скорость полета, скорость падения, скорость ветра, видимость, так что я не мог увидеть, что она меня проклинает, а вот увидел же, ей-ей увидел. – Штурман положил руку себе на плечо, показал, что оно практически обездвижено. – Я понял, что рука, как и голова, никогда не придет в норму. Я смогу разве что рыбачить. Эту девушку я убил. А что мне оставалось? Ждать, чтобы она убила меня? После этого мне пришлось туго, очень туго, я все пытался выдать правду за ложь, ложь за правду и с тех пор не знаю, зачем живу. Но тогда одно я знал точно: выпасть из люка я не хочу. И потом – каждый новый вылет – знал.

– Вы убийца, – сказал Кадиш.

– Да, – согласился штурман. – Убийца и чудовище, и это не дает мне жить.

– Мне надо вас убить, тогда все встанет на свои места.

– Я только спасибо скажу. Вот я убийца, а убить себя духа не хватает, и от этого вина моя еще страшнее. Правда, сейчас я хоть как-то осмелел. Признаться в таких преступлениях нелегко.

– Могу себе представить, – сказал Кадиш.

– Неужели? – усомнился штурман. – На самом деле страшно только в первые минуты.

– В первые минуты чего? – спросил Кадиш.

– В первые минуты, когда слышишь, как тела ударяются о воду, – ответил Волленски. – В первые минуты, когда в голове этот страшный звук.

Кадиш мчал по пирсу, устремив глаза ввысь, словно то, что он узнал, пришло с какой-то планеты – в таком противоречии это было с раскинувшимся перед ним, безграничным, как река, Буэнос-Айресом с его рвущимися к облакам высокими зданиями. И поэтому, чтобы закрепить страшную весть в сознании, ничего не забыть, Кадиш то и дело оборачивался туда, где на фоне пустоты, бесконечного пространства воды и неба остался Волленски. Оттолкнув кого-то с дороги, Кадиш, еще прибавив скорость, ворвался в клуб рыбаков. Уже на выходе его попытались задержать, но он выскочил в парадную дверь – и оказался в городе.

На миг Кадиш остановился перевести дыхание. Взялся за деревянные перила, посмотрел на отороченный серебром ковер из серых облаков, что отражались в воде. Облака плыли в одну сторону, течение, заметно быстрее, – в другую, оно скрывалось под пирсом, там небо исчезало.

Костлявый старик в плаще уронил ведро под ноги Кадишу и воткнул удочку в щель между досками. В одной руке он держал крючок, в другой – крошечную mojarrita [44] Мохаррита-эспаньола ( исп. ). . При виде плаща Кадиш спохватился, вытянул вперед руки кверху ладонями. Куртка – он же не вернул ее штурману. Кадиш посмотрел на клуб, потом оторопело – на старика. Тот дружелюбно кивнул Кадишу, продел крюк сквозь рыбьи глаза.

– Не кусаются? – спросил Кадиш, сам удивляясь, что пытается завязать разговор.

– Пока не знаю, – ответил старик. – Какая разница? Кусаются не кусаются, рыбак все равно будет рыбачить.

– Похоже на то, – сказал Кадиш.

Старик взял удочку и с присвистом закинул ее в воду. А Кадиш все думал: о крючке, о штурмане, о девушке, что внезапно проснулась. Он перегнулся через перила – хотел увидеть свое отражение в воде, но до реки было далеко. Он снова окинул взглядом город, что вздымался за его спиной. Сегодня ты как рыба в воде, а завтра все, что осталось, – лишь насаженный на крючок глаз.

Лучший пиджак Кадиша уже не застегивался, но сидел пока неплохо. Кадиш принял душ, побрился, протер туфли рубашкой, которую проносил несколько дней, и, прежде чем завесить зеркало в ванной простыней, глянул на свое отражение и поправил галстук.

В кухне он взял нож и отковырнул из морозилки кусок льда – охладить выпивку. Чокнулся с воздухом, опустошил стакан и снова его наполнил. Еще раз взял нож и нацелил его – хотя наносить удар не собирался – себе в сердце. Подхватив лацкан пиджака, Кадиш слегка его надрезал. Отложил нож и дернул лацкан, чуть его не оторвав.

Да, именно так, так делали всегда – в знак траура. Он закурил сигарету, стал ждать Лилиан. Смутно вспомнил один из уроков Талмуда Гарри и, хоть и чувствовал себя глупо, посыпал голову сигаретным пеплом.

Сумка хлопнулась на пол – Лилиан таскала ее целый день, отчего сумка казалась еще тяжелее. Она со стоном повесила пальто на вешалку. Квартира никак не отозвалась ни на стук, ни на отчаянный стон и казалась пустой, хотя Кадиш был дома.

Увидев, что муж сидит за кухонным столом, Лилиан даже не удивилась. Она заметила, что он причесан, выбрит, в костюме, от него пахнет мылом.

– Ты принес себя в подарочной упаковке, чтобы я взяла тебя назад?

Кадиш, уронив голову, смотрел в стол.

– У нас что, праздник? – спросила Лилиан. – Мне тоже приодеться в честь твоего возвращения?

Кадиш поднял брови, задрал подбородок, так что голова откинулась назад.

Лилиан посмотрела на мужа сверху вниз. Кожа на его лице чуть обвисла, отчего старания выглядеть ухоженно оказались напрасны, в налитых кровью глазах читалась грусть. На широкой груди повис надорванный лацкан пиджака.

– Нет, – сказала она.

– Он умер, – произнес Кадиш. – Один человек мне все рассказал.

Лилиан распрямила спину, вскинула голову.

– Я хочу видеть, – сказала она. – Вставай, отведи меня туда.

Она схватилась за столик, оттащила его в сторону. Стакан – больше на столике ничего не стояло – полетел на пол. Рука Лилиан метнулась ко рту. Как горестно выглядел Кадиш на этом низком стульчике! Такого она не помнит со дня их свадьбы – Кадиш в костюме, а у их ног – разбитый стакан.

– Видеть там нечего, – сказал он. – Этот человек сказал мне, что Пато пропал – и все. Наши дети пропадают навсегда.

– Кто сказал? – спросила Лилиан. – Что за человек?

– Штурман, – пояснил Кадиш. – Человек, который выбрасывает их из самолета.

Лилиан заставила себя улыбнуться.

– Теперь понятно, почему ты надел костюм. Понятно, что празднуем. Муж, который вечно попадает впросак, человек, который не может сдержать ни одного обещания, чьи слова ничего не стоят, и если он в чем-то уверяет, значит, либо дело обстоит совсем не так, либо он просто врет. Теперь все понятно, – сказала Лилиан. – Ты празднуешь. Но даже если ты и правда считаешь, что с нашим сыном произошло самое худшее, это, мой Кадиш, означает лишь одно: Пато наверняка жив.

– Он умер, – возразил Кадиш. – И я в это верю.

Лилиан приблизила лицо к лицу Кадиша.

– Только не под этой крышей, мой муж. Под этой крышей Пато жив. В этом доме живут мать и сын, который скоро вернется. А вот по вопросу, живет ли здесь его отец, ясности нет.

– Что нужно, чтобы ясность появилась? – спросил Кадиш.

– Я должна видеть, что он ждет сына вместе с матерью. А если не ждет, пусть не ждет в другом месте.