Лев Николаев - Тополиный пух: Послевоенная повесть

— Тимофеев! — сказал наконец Борис Аркадьевич. — А ну-ка подойди ко мне со своими вещичками.

Сережка обернулся. Он хотел сказать, что не брал и даже не видел денег, когда Венька показывал их ребятам, но учитель торопил:

— Быстро, быстро!

Без брюк, в длинной до колен рубашке, с охапкой одежды в руках Сережка подошел к Борису Аркадьевичу и свалил ее у его ног. Но тут вдруг раздался чей-то изумленный голос:

— Да вот твои деньги! Чего же ты?

В секунду все повернулись в сторону говорившего.

— Я забыл, что положил их в ботинок… — начал выдавливать из себя Венька, — положил и забыл…

— Эх ты! — опять раздался тот же голос.

Вокруг зашумели.

— Ну, забыл… Что же тут? — оправдывался Венька, уже не разжимая кулака с деньгами. — Забыл…

Сережка все так же стоял без брюк, в длинной до колен рубашке, а рядом лежала его одежда.

Закончив на сегодня воспитание Гарика, Сережка вошел в сад. Подсыхал апрель. Чернели острые кусты голой акации, врезаясь в еще холодный по утрам воздух. Набухшие на деревьях почки, казалось, только и выжидали момента, чтобы распуститься, и небо, высокое, подсвеченное невидимым солнцем, купало в себе тонкие, белесые облака. Сережка знал, что облаков иногда не бывает — сколько раз видел сам — и тогда всю высь занимает сплошная синева. Но утро уступает место дню, и небо меняется. Во двор приходит больше тепла, или становится еще резвее ветерок, а в высоте остаются не только легкие облака, но и появляются тяжелые тучи.

Он посмотрел по сторонам и направился к лавочке, вокруг которой толпились ребята. «В картишки перебрасываются…» — отметил про себя Сережка. Карт, правда, у ребят видно не было, но быстрые движения их рук обмануть его не могли. Играли в очко. Незаметные карты переходили из рук в руки, удостаиваясь только мимолетных взглядов. Банк метал Женька, чернявый подросток из четвертого корпуса. У Женьки было еще два брата, и их всех троих звали во дворе мушкетерами, прибавляя к прозвищу каждого его имя: мушкетер-Женька, мушкетер-Валька, мушкетер-Славка. Про них рассказывали, что они даже играли в карты дома между собой — тренировались как бы… С Валькой, средним из мушкетеров, Сережка учился, в одной школе. У мушкетеров тоже не было отца, они тоже, как и Сережка, были безотцовщиной.

Безотцовщина… Это слово прочно входило в лексикон тех лет, заключая в себе что-то предостерегающее, иногда и опасное… Сколько ее было — безотцовщины — ребят, которых война лишила отцов. Они были в каждом дворе и в каждом доме, в каждой школе, да, пожалуй, и в каждом классе. Как выделялись эти ребята среди своих сверстников! Трудно сказать чем, но выделялись… Выделялись, пожалуй, своей потерянностью, которая чувствовалась в их молчаливых взглядах, своей независимостью. Матери работали… Безотцовщина днями носилась по улицам, привыкая к тому, что редко кто из взрослых от них что-то требовал. Разве что сделает замечание. Но и к замечаниям они привыкали, как привыкали все к тому, что они отпетые. А почему отпетые?

Думается, что люди иногда смотрят на мир как на железнодорожное расписание, в котором все должно быть точно и вовремя. Но жизнь — не железная дорога с прямыми рельсами. К тому ж и поезда бывают разные — скорые и простые, товарные и пассажирские, и к месту своего назначения они тоже приходят в разное время…

Безотцовщина объединялась. Но это не было сознательным объединением, а скорее просто тягой друг к другу. И складывался их собственный мир, в котором возникали свои законы и в котором шла своя борьба. И всегда при этой борьбе присутствовали старшие. Со старших брали пример, им подражали. А старшие были разными, и судьбы у них тоже были неодинаковыми…

Сережка подошел к картежникам.

— Будешь? — обратился к нему Женька, кивая на руку, в которой держал колоду.

— Давай, — кивнул Сережка.

Сильно, но не ломая, он сжал в ладони карту:

— На все.

Кругом задвигались, оживились.

— Так сразу?

— Во дает!

— Очко! — негромко произнес Сережка, разжимая ладонь и показывая десятку с тузом.

— Везунчик! — заметил Женька.

Но Сережка даже не удостоил его взглядом, спокойно взял деньги.

Народу у лавочки прибавилось.

— Опять карты! — раздался грозный окрик. — И опять все те же! Ну, погодите у меня… Сегодня же фамилии будут известны милиции!

Это кричал домоуправ. В карты во дворе играть не разрешалось. С этим боролись, и прежде всего домоуправ Петр Александрович.

Увидев у лавочки подозрительную толпу, он постарался незаметно подойти к ней и, прежде чем кто-то успел крикнуть: «Атас!» — накинулся на ребят.

Играющих сдуло, как ветром. Однако это не помешало Петру Александровичу продолжать свою громкую тираду, которую он теперь уже больше обращал к тем, кто был в саду, стоял на балконах и вообще его слышал.

— Я наведу в своем доме порядок! — кричал он. — А то совсем распустились! И родители тоже не смотрят. Вот оштрафуем с милицией, тогда будете знать!

Окончания грозных обещаний Петра Александровича Сережка уже не слышал. Оказавшись за третьим корпусом, где малышня запускала змея, он захотел было отнять его у них и сам попробовать поднять плотный квадратик в небо, но увидел Японца…

Целые легенды рассказывали во дворе о Японце. Говорили, что он мог без труда забраться по водосточной трубе на любой этаж, открыть ногтем замок, вытащить без шума стекло из окна.

Скрытая тайна всегда лежала на его сероватом лице, а мягкая, бесшумная походка придавала ему еще больше загадочности. Иногда Японец на несколько дней пропадал, а потом снова появлялся.

В парне не чувствовалось силы: низенький, кривоногий — в детстве, наверно, рахитом болел, — он был похож на худого общипанного котенка. Его маленькая приплюснутая голова вращалась неторопливо, но беспокойно. Глаза были быстрые, ни на чем не останавливающиеся. Сережка учил когда-то Японца складывать столбиком. Он тогда еще очень удивился, когда этот неизвестно откуда появившийся в их дворе парень подошел к нему:

— Ты столбиком складывать умеешь?

— Как столбиком?

— Ну, не так…

Парень нагнулся к земле и, подняв прутик, написал цифру шесть. Потом поставил знак плюс и старательно вывел тройку.

— Это так… — произнес он, прочерчивая знак равенства. — А мне нужно вот так…

И парень снова изобразил шестерку, плюс, тройку и, проведя под ними жирную черту, завершил столбик девяткой.

— Вот так мне нужно, — нерешительно произнес он. — Но только не три и шесть складывать, а сотни, тысячи…

Сережка удивился еще больше. Он никак не мог понять, почему этот парень, который старше его, не умеет складывать столбиком. Уж не смеется ли он? Но Японец не смеялся. Он действительно не умел складывать столбиком. Да и где, когда ему было научиться? В колонию попал первый раз, когда не было еще и одиннадцати лет. Правда, там тоже была школа, и уж чему другому, а столбиком его складывать научили бы. Но не такой Японец был человек, чтобы сидеть за партой. Он даже в колонии почти всегда был наказан. Через два года его выпустили, но потом снова забрали. И он снова оказался в колонии.