Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Весь обед был просто выше моих собственных похвал – как и всё остальное, что впредь было связано с искусством нашего доброго шефа, метрдотеля и буфетчика Марка – который очень смешно коверкал русские или английские фразы, но ни разу не исковеркал ни одного моего утра, ни одного вечера; впрочем, я могу рассказывать только о кофе, иногда о водке, и мне очень жалко, что Жорж (в отличие от Васи или от Глеба, которые всегда помогали мне подобрать нужные слова, которыми я сам не владею), с его неподражаемо безграмотной манерой выражаться, никогда не сумеет вписать эту страницу в мои заметки. За столом Жорж сутуло уселся между Стёпой и Павликом и, слегка откинувшись в тени этих дюжих молодых людей, которым он едва ли доходил до плеч, выглядел чуть облысевшим и бледным, но довольным. Вася очень часто поправлял свои кудри, брал себя за мочку уха, щурился и хвалил что-нибудь из блюд или из сервировки, обычно обращаясь к сидевшему рядом Билибину. Жорж то и дело оглядывался. Я сам предпочитал оглядываться искоса, когда этого якобы никто не замечает, с видом, что всё время смотрю прямо перед собой в графин. Илья Петрович сидел за столом очень прямо и слегка наклонив голову набок, он иногда поднимал брови или улыбался одними губами себе в усы, чтобы отпить из бокала и ответить на очередную васенькину реплику. Капитан Молчанов и инженер Билибин были, насколько мы могли понять, хозяевами цеппелина или по крайней мере его коренной командой, потому что оба были такими же старомодными и странноватыми, как само это судно. Стёпа и Павлик были такими белобрысыми рязанского типа голубоглазыми парнями едва ли двадцати лет, и я знал, что их нанял Глеб, где-то в Пиллау, я имею в виду в Советске под Калининградом, куда он ездил по просьбе Константина Романовича. Марка, который был французом и происходил от старинных русских эмигрантов, Протасов встретил на борту самого дирижабля, когда тот ещё назывался «Эксельсиор» – хотя эта встреча Глеба с нашим будущим кораблём представляет собою отдельный рассказ. Вася всякий раз настаивал, что в разговоре нашего капитана и его бортинженера было очень много своеобразного: они, например, всегда разговаривали словно сами с собой, хотя с такой старомодной аккуратностью взвешивая фразы и даже каждый слог, что их собеседнику могло показаться, будто бы они перед ним сейчас сочиняют каждый про себя что-нибудь вроде романа. Может быть, это они слишком хорошо говорили. Оба были безусловно русскими, но сказать это о человеке – всё равно, что ничего не говорить, и мы могли только недоумевать по поводу того, какого сорта людьми были капитан Молчанов и инженер Билибин. Ни Жоржик, ни Васенька, ни я сам, мы никогда потом ни разу не заговаривали с ними об их жизнях, но, во всяком случае, вряд ли кто-нибудь из обоих родился или долго прожил в России. Повторяю, Глебу следовало бы самому рассказать об этом. Жорж уверял, что его сразу насторожили их холёные старые лица, их улыбки в ухоженные седые усы, их руки и тот душистый привкус одеколона, который долго держался после них в помещении. В них, сказал Жорж, не было чего-то такого прожжённого , но тогда что это может быть, вот вопрос. Капитан был замкнут. Илья Петрович был, напротив, во всём душа-человек, но тоже казался очень уклончивым в разговоре, хотя, может быть, просто сдержанным своим слишком хорошим тоном в обществе, как выразился Жорж, тех ещё собеседников. Я снова покосился на Тётеньку Бельскую. Здесь я, по крайней мере, догадывался, что прожжено, но если обсуждать чужие секреты, кожа состарится.

Пока мы столовались таким образом, в основном незаметно переглядываясь и осваиваясь между собою под перезвякивание приборов, в котором настороженные уши пробовали уловить что-нибудь особенное, освещение в зале кают-компании постепенно мрачнело и уже скоро стало полутемно: всё небо как будто полиняло, всё сгустилось.

С этого первого дня повелось, что Глеб обычно не выходил к нам с мостика до самых сумерек. Мы уже привыкли сразу же после завтрака располагаться в кают-компании перед громадными выпуклыми окнами, за которыми широко открывались всегда залитые солнцем снеговые цепи, косматые отроги и островные дуги облачной страны, по которой на небольшой высоте тихо продвигалось наше судно. У меня ещё не было особых занятий, и я проводил всё время, раскладывая на одном из ломберных столов разного рода пасьянсы, или разминался, обходя по кругу всю полутёмную верхнюю галерею нашей библиотеки, чтобы потом, устроившись у окна на диване, вытерпеть и перечитать как можно больше больших книг: главным образом это были те современные романы на английском языке, которые неторопливо рассказывают что-нибудь о жизни переселенцев в Австралии, в Канаде или на юге Африки, какие-нибудь приключения или семейные хроники XIX века. Я очень скоро скучал и переставал их понимать. Тогда, когда я отводил глаза от их убористых слепых страниц, передо мной как будто оживали и загадочные пещерные выступы в многоглавых вершинах, и каньоны, и глубокие расселины между их глыбами, которые лиловели передо мной, время от времени затягиваясь тонкой ледянистой мутью. Иногда заходил Илья Петрович, он присоединялся ко мне, и мы садились за карточный стол играть в Пикет. Жорж, который обычно совсем ещё спал за завтраком, потом возвращался к себе, в постель, не показываясь всю первую половину дня, хотя я подозреваю, что он просто задумывался и тихо покуривал у себя в каюте, потому что он выходил к обеду в необыкновенно приподнятом и рассеянном состоянии и шутил, развлекал и вообще разговаривал за всех. Жорж выступал здесь от имени фирмы «Ярило», на чьи деньги сейчас работали двигатели дирижабля, и представлял на борту никому не понятные интересы её хозяина, над которыми мы с Васей, а то и вместе с самим Жоржем, издевались, сколько могли; но он исполнял свои странноватые обязанности мило и с блеском, за столом особенно. После обеда Васенька снова садился к окну, чтобы всё время что-нибудь фотографировать внизу, записывать или зарисовывать в свою тетрадь. Я его мыслей на этот счёт ещё тоже не понимал. Жорж всегда снова возвращался к себе в каюту, и скоро вернувшись, он глубоко и грустно усаживался в кресло прямо перед окном, чтобы смотреть и смотреть.

Так что Глеб заходил к нам в кают-компанию поздно вечером, обычно уже с бутылкой и с бокалом в руках, и, отвернувшись от окон, садился в одно из кресел в углу, откуда ему было видно весь зал. Жорж, бывало, что-нибудь наигрывал на рояле. Мы могли весь день передвигаться по возникающим внизу непредсказуемым ущельям, так что иногда забирались очень высоко по вздувшемуся головокружительными уступами склону и, пролетая насквозь узкие теснины, видели совсем рядом их всегда такие загадочные молочноватые берега, а иногда внезапно планировали на пару километров вниз к какой-нибудь следующей вершине, взбугрившейся причудливыми оврагами и пробитой насквозь пещеристым колодцем: путь в облаках значительно сложнее всего, что можно пройти на земле. Я часто воображал, что наш дирижабль выделывает на лету какой-то очень манерный, замысловатый старинный танец. С наступлением темноты курс выравнивался, и, понижаясь, «Ярило» ложился плыть тихо и уверенно, как рука капитана Молчанова. Глеб, как правило, сидел с нами столько, чтобы выпить всю свою бутылку и, пожелав всем нам спокойной ночи, уйти обратно за дверь, которая вела к мостику и к каютам команды. Иногда мы с ним немного разговаривали о чём придётся, в основном шутили, вспоминая наши общие места на Невском проспекте, загородные прогулки и всяческие петроградские диковинки. Васенька показывал ему свои тетради, и Протасов что-нибудь отмечал пальцем, чему-нибудь улыбался. Но на этот раз, когда все мы остальные, включая Билибина, сидели за карточным столом и пробовали выучить Васю игре в контрактный бридж, Глеб был возбуждён больше обычного; он вставал и подходил к окну, надевая очки и приглаживая свои редкие зачёсанные назад волосы и даже взобрался наверх, чтобы обойти библиотечные полки. За столом всё перепуталось, и, хотя Васе выпало играть в паре с терпеливым Ильёй Петровичем, дело пошло только тогда, когда он уселся болваном смотреть на игру остальных. Но Жоржик очень скоро устал и вернулся к роялю. Глеб тоже встал и отправился к Марку за новой бутылкой.