Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Мне было некуда девать этот эпизод. Я его записал, но ведь я тогда не занимался литературой. Мне просто хотелось свободы от всего этого говна вокруг, которое только весьма отчасти состояло из советского строя. Я любил, конечно, особенно – гашиш, но здесь у моей иллюзии был совершенно другой характер. Если я тогда понадеялся на эту встречу – только потому, что это было другое . Слава богу, у меня тогда не было привычки задумываться подробнее.

Однако всё-таки. Не считая клинической смерти, которую я пережил сколько-то времени спустя, это была самая яркая, определённая сцена в ряду тех многих других эпизодов, которые заставили меня жить таким образом, как теперь, когда я бегаю из угла в угол, чтобы успеть настрочить тебе что-нибудь. Я теперь уже не называю это ни поэзией , никак. Я тогда жил по Андре Бретону. Я не был знаком с прозой Рене Домаля. У него есть замечательный этюд, где он рассказывает о ночных прогулках, которые он совершал в отрочестве, когда после специальных дыхательных упражнений или потом с помощью эфира или паров четырёххлористого углерода ему удавалось добиваться перед сном состояния, близкого к каталепсии, во время которых он совершал достаточно долгие выходы в некий вроде бы знакомый город, погружённый в прозрачный мрак . Он пишет, что выбрал для себя литературу, когда прочёл описания города, которые отвечали этим его прогулкам в подробностях, у Жерара де Нерваля. Насколько я теперь понял, моя случайная знакомая, даже если бы я не встречал её потом, всё равно осталась бы одной из тех , кто показал мне, что жизнь всегда несколько больше, чем кажется, и что литература представляет собой, пожалуй, единственное занятие, за которым я могу её жить, не размениваясь ни на что.

Я потом встретил её два раза во сне. Это началось, когда мои сновидения начали связываться, одно за другим, в отдельную сторону жизни и тот город, где я вырос, стал понемногу разрастаться в тот другой город, который я уже никогда не покину, со всегда прямыми улицами и пустыми площадями, на которые с выстроенных в духе Палладио высоких зданий смотрят статуи, окружённые странными фигурами.

Первый раз это было в бараке. Меня привезли в поезде, где я всё ещё был не в себе (это не сон), и потом погнали в строю других на задворки Петрозаводска, где передо мною открылось зрелище, достойное самых клеветнических фильмов из советской жизни: представь себе хмурый ноябрьский день с мокрым ветром и улочку, стеснённую какими-то хатами и казармами, над которыми громоздится тёмный завод. Из окон высовываются, угрожают, хохочут раскосые рожи. (Что рассказывать. В душе я теперь убеждён, что самую правдоподобную картину всей этой жизни нужно искать именно в самой дешёвой литературе и кинематографии времён холодной войны. Я вполне согласен с тем, что по Тверской ходят медведи и разъезжают казаки на мохнатых лошадках. На самом деле всё ещё хуже. Я сколько раз замечал, что все эти медведи и разнообразные выблядки, которых встречаешь на страницах и на экране, ведут слишком человеческий образ жизни.) Это был стройбат. Нас поселили в клубе, который был устроен в громадном ангаре. Возможно, я преувеличиваю страх случившегося, но когда я впервые смог увидеть себя там в зеркале, передо мной возник некий сомовский юноша, которого я просто не узнал, такое было вокруг. Во сне всё тоже было странно. С моим другом Востровым, который тогда внешне представлял собой среднее между шаманом и Че Геварой, мы ходили по зарешёченным лестницам, по сторонам и на площадках которых сидели или висели, вцепившись в прутья, сумасшедшие или заключённые в синих робах. Это продолжалось несколько ночей, за время которых нам ни разу не удалось прийти куда-нибудь или хотя бы присесть. Я забыл, когда же нам удалось подыскать себе место, которое было образовано в какой-то темноте светом закреплённой сверху лампы. Мы оказались втроём. Вместе с нами сидела на корточках женщина, которую я уже встречал во время той самой прогулки по Лиговскому проспекту, брюнетка с длинными прямыми волосами и с бледным лицом, и её звали Магдалена , хотя было понятно, что это не имя, а такое же прозвище, как Офелия или Княжна . Снова совершенно ничего особенного, кроме того, что это была именно она, спустя, если я не ошибаюсь, больше года. Не то чтобы, ещё учитывая обстоятельства, я тогда придал этому особый смысл. Мне просто показалось, что я связан, однако, с этой женщиной, и ещё – что время и обстоятельства, которым подчиняются наши жизни, могут быть совсем разными.

В следующий раз я её увидел во сне, пожалуй, года три спустя. Это было уже одно из тех самых сновидений, которые до сих пор приходят ко мне в голову отдельно от остальных, потому что они происходят в том самом городе, который я упомянул, и связываются в отдельное время одно за другим. Но тут сновидение было особенно нелепым. Насколько я понял, я обвинялся в убийстве. В ту квартиру, которую я занимаю в этом городе, пришла женщина, которая была моим адвокатом. Это была она, на этот раз она была одета в белое газовое платье, и у неё на поводке путался бульдог, который мешал ходить. Она сразу подошла к окну, в которое светило очень крепкое вечернее солнце, и мы взялись за разговоры, хотя, точнее сказать, друг за друга. Вроде бы мы не были знакомы, но в ней всё было такой сплошной намёк, что совершенно перестаёшь слышать слова и теряешь голову, хотя с чего бы. Мы поцеловались, мы начали обнимать друг друга, и бульдог всё путался в ногах. Я впервые обратил внимание на то, что у неё тело, я целовал её плечи и возился с её платьем. Я уже в неё вошёл, и тут началось! За мгновение она изменилась, оттолкнула меня в кресло, куда я сел как дурак со спущенными штанами, и заявила, что теперь она поняла всё ! В моей виновности не может быть никаких сомнений, и если она рассчитывала хоть на человеческую симпатию к обвиняемому, то теперь совершенно видно, что я такое и т. п. …Не знаю, стоит ли рассказывать этот сон до конца. Это был обычный бред, безусловно. Но всё-таки это была та же самая женщина, с которой связан такой загадочный эпизод в моём прошлом; единственная из всех недействующих лиц , кто ещё раз появился в моём сновидении, и сколько времени спустя!

Вот повод, по которому я задумался над тем, что сновидения на самом деле представляют собой совершенно действительную часть жизни, поскольку они могут вызывать такие же глубокие сомнения и быть такими же иллюзорными, как собственно действительность. Однако что такое была эта моя знакомая, если я её видел во сне точно таким же образом, как всех моих знакомых людей: в том искажённом нелепом виде, который может только точно свидетельствовать о том, кто тебе снится, и ничего не сказать о нём, кроме твоих собственных затаённых мыслей. Я начал этот рассказ с того, что это была не фантазия ; к тому же это не было сном: я всего лишь увидал её пару раз во сне, как вижу многих. То ли ещё было.