Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

В «Трубке опиума» Готье упоминает наркотик мимоходом, как хорошо известное снадобье. Ведь практически до конца XIX века опиум был очень распространённым лекарством-болеутолителем. Да и гашиш в эпоху «Травиаты» был колоритным, но вполне заурядным явлением жизни. Конечно, когда мы читаем на обложке выпущенного «Аграфом» сборника, что тогда «употребление наркотиков только начинало входить в жизнь человечества» и что в Париже они «считались чем-то вроде заменителя» верховой прогулки, благодатного утра или любовницы, то это, должно быть, средство привлечь внимание сегодняшних читателей. Трудно спорить о том, сколько такой неизбежной журналистики содержалось в книге Бодлера. Но ещё менее верно было бы заранее видеть в поэте сознательного декадента, стремившегося к последовательному расстройству всех ощущений или ставившего над собой некие психоделические опыты. С другой стороны, он не был и защитником той прописной буржуазной нравственности, с которой сохранял намного более спокойные отношения его старший коллега Готье. Можно сказать, что если Готье всего лишь определяет за поэтом и вообще за людьми право жить в «собственном» отдельном мире, то для Бодлера именно личность диктует нравственные уроки и законы жизни в обществе. И поскольку наркотики дают эту личность в её крайних, обычно скованных буднями, проявлениях, то разговор о гашише и опиуме означает для Бодлера (который, по словам Готье, желал волей направлять вдохновение и ввести в искусство нечто вроде непогрешимой математики ) критику жизни художником. Ведь настоящим художником, по мысли поэта, может быть только человек, который для начала меняет свою жизнь: философия жизни является у Бодлера философией искусства. «Искусственный рай», в свою очередь, оказался единственной книгой, где он успел выразить и рассмотреть эту философию, которая лежит в основе его прославленных стихотворений, статей и поэтической прозы.

Вот почему «Искусственный рай» следует считать главной работой, по которой читатели, не знающие французского, могут получить самое яркое представление о Шарле Бодлере. В силу разных причин перевод его стихотворений или критических статей вызывает сомнения в точности, с которой передаются слог и мысли автора. А потому «Поэма о гашише» и вторая часть, «Любитель опиума», от богатой и разнообразной прозы которых труднее уйти в сторону, почти идеальны для переводчика и читателей. Заслуга составителя в том, что наряду с рассказами и очерком Готье он включил в общий сборник «Искусственный рай» другие материалы, которые дают более подробный портрет Бодлера: его письма, этюды и, в частности, «Жизнь и творчество Эдгара По», поразительная связь с которым автора сделала этот очерк особенно важным. Всё это помогает судить как об атмосфере, так и о персонажах «Искусственного рая», где Бодлер, избегая вести рассказ от первого лица, опирается тем не менее на разные этапы собственной жизни.

В «Поэме о гашише» легко угадывается жизнь Бодлера в ту «богемную» пору, когда он, в частности, побывал соседом Готье и Буассара по отелю «Пимодан». Но, в отличие от Готье, оставившего написанный по горячим следам «физиологический очерк» этого эпизода в «Клубе любителей гашиша», Бодлер уже на расстоянии предпринимает более глубокое исследование. Как поэт, он строит свой рассказ вокруг лирического героя. В этом герое можно узнать того денди, чертами которого Бодлер руководствовался в молодости и потом наделял самых близких себе людей: Жерара де Нерваля (кстати, тоже посещавшего вечеринки у Буассара), Эдгара По. Избегая называть, Бодлер находит ту середину между «физиологическим» исследованием и поэтической речью, которая ставит описания «Искусственного рая» в один ряд с лучшими из его «Маленьких стихотворений в прозе». Однако здесь описываются не наркотические иллюзии. Высокого мастерства в создании видимости такого опьянения достигает, напротив, Готье. Как в «Трубке опиума» он следует по стеклянному коридору сновидения, так в «Клубе любителей гашиша» и, возможно, в «Тысяче второй ночи» он прибегает к характеризующей действие каннабиса вербальной или, если переиначить на наш лад этот медицинский термин, литературной галлюцинации. Попросту говоря, Готье гонит , потому что он прекрасный рассказчик и понимает, что нельзя создать у читателя нужное впечатление, просто передавая своё собственное. Бодлер тоже очень тонко понимал все сценические особенности опьянения; от его наблюдений не ускользает ни одна деталь, участвующая в спектакле театра серафимов . Но он не довольствуется простым размежеванием с жизнью, как Готье: ему важно найти в этой жизни то в конечном счёте подлинное и высокое, что принадлежит личности и поэзии. И тогда, когда ему с помощью персонажей удаётся наметить эту картину, следует горький итог: эти люди завоёвывают лучшие свои минуты обманываясь, они бессильны эти минуты удержать и обречены на нравственные муки, на физические страдания и на посмешище.

Собственные угрызения Бодлера, лежащие в основе «Любителя опиума», остались глубоко скрытыми в комментариях к «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» Томаса Де Квинси, изложение которой представляет собой эта часть «Искусственного рая». Но здесь не простой пересказ, и сам Бодлер в заметках к своей книге называет его амальгамой . Воспользовавшись выражением Малларме, можно уточнить, что если первой частью книги была поэма в прозе, то «Любитель опиума» оказывается критической поэзией . Поскольку личный рассказ потребовал бы от автора слишком серьёзных признаний, которых не сгладить лирикой, книга Де Квинси (как незадолго до этого книги Эдгара По) дала Бодлеру редкую возможность выразить собственные размышления. Ко времени создания «Искусственного рая» поэт уже окончательно привык принимать опиум, чтобы успокоить болезненные последствия давнего сифилиса, которые вскоре – заодно с наркотиком – привели его к полной физической деградации и мучительной смерти. Задумываясь над «Исповедью», Бодлер видел, что этот трагический оборот его жизни характеризует судьбы очень многих людей эпохи, и в особенности тех, в ком он мог бы узнать своего лирического героя. Таким героем во второй части «Искусственного рая» становится Томас Де Квинси. В нём находишь то главное, что отличает «чувствительного человека» «Поэмы о гашише». Но, как и Бодлер в зрелую пору, здесь герой уже узнал успех и может надеяться на относительно спокойную жизнь. Однако если молодого денди неистовые минуты раздирали время от времени, то любитель опиума погружён в грёзу непроницаемую. Он никогда не выходит из постоянной задумчивости, куда герои Готье и самого Бодлера пока что наведывались лишь изредка. Действительность вторгается в его жизнь только в виде страданий от нужды и от болезней, упрёков самому себе и кошмаров, напоминающих сновидения. Здесь тот моральный тон, который взят автором в первой части, как будто обращается против него самого. (Впрочем, ведь от гашиша, личное знакомство с которым было у поэта поверхностным, Бодлер теперь переходит к более чем близкому опиуму.) Всегда жалкий и несуразный в своём временном опьянении, молодой денди мог вернуться на трезвые развалины своих грёз с надеждой упорным трудом и созерцанием заслужить себе теперь ещё более подлинную и высокую жизнь. Однако что это за труд, который возводит на Олимп духовности ? В моральном смысле существование любителя опиума безукоризненно: он живёт на сцене скромно и уединённо, усердно занимается философией, литературой, и Бодлер (о неприглядной жизни которого мы узнаем позже из его писем) не без скрытой надежды упоминает об удивительном долголетии Де Квинси, перечисляет его многочисленные вышедшие сочинения. (Их внутреннюю близость подчёркивает и то, насколько собственные слова Бодлера сливаются с пространными переводами из Де Квинси, которые составляют значительную часть «Любителя опиума».) Вместе с тем беды, обрушивающиеся на героя, утрачивают метафизическую основу и подозрительно начинают становиться теми страданиями, какие испытывает в обществе любой безденежный ум. Здесь Бодлер не делает логического завершения, к которому очень располагает ход мыслей Де Квинси, развивающего мораль «Поэмы о гашише»: поскольку наркотик не становится благословением, он не может быть и проклятием. Гашиш или опиум могут сосредоточивать человека на его внутреннем мире и могут – заодно с его способностями – обострять все те слабости и страдания, которые всегда преобладают в человеческой жизни над лучшими намерениями. В книге Бодлера эти наркотики представляют собой тот сюжет , который для автора «Цветов зла», как и для Де Квинси, – сухая и голая палка; но игриво сплетающиеся на ней ленты, виноградные лозы и цветы могут быть драгоценным по богатству видом . И поскольку здесь преломилась вся жизнь писателя, ему удалось на основе одной из тех популярных монографий, которые до сих пор, как и полтора века назад, печатают охотнее более глубоких книг, создать и оставить после себя нечто большее, чем просто традиционное поэтическое искусство.