Виктория Хислоп - Восход

Толстяк по-прежнему держал бриллианты под столом: оплачивать услугу явно следовало вперед. Он шепнул что-то на ухо часовщику, но Хусейн не расслышал слов.

Часовщик сказал Хусейну, что им пора. Толстяк сделал знак человеку, который стоял начеку у двери. Тот подошел к столику и проводил их до выхода из кафениона.

Хусейн мало что понял из происходящего. Единственное, что он почувствовал, — это облегчение, что вырвался от этого неприятного и опасного человека, которого, похоже, все боялись.

На улице часовщик объяснил, что будет дальше.

— Сейчас тебя отвезут в Фамагусту. На сборы — десять минут. Потом вас всех доставят в Никосию.

Вскоре Хусейн уже ехал на джипе назад в Фамагусту, глядя на разбомбленные окрестности. За рулем сидел рослый турецкий солдат старше его по званию. За всю дорогу он не проронил ни слова.

Они миновали несколько блокпостов, и всякий раз после бурных объяснений их пропускали. В пустынных улицах Фамагусты было что-то сюрреалистическое. Хусейн попросил высадить его, не доезжая до дома. Он никому не доверял и не хотел, чтобы солдат знал, где именно скрывались люди. Поэтому он выпрыгнул из джипа на углу улицы Эльпиды.

— У тебя десять минут! — рявкнул солдат.

Хусейн вбежал в квартиру Георгиу. Все были в сборе и ждали его. Хусейна обуревали страх и смятение, когда он постарался объяснить, что удалось организовать.

— В Никосии кириоса и кирию Георгиу, а также Марию, Паникоса и детей переправят через Зеленую линию. После этого они все будут свободны…

Его слова повисли в воздухе. Свободны… Что это означало теперь?

Все смотрели на Хусейна. Ему больше нечего было им сказать, но они надеялись, он скажет, что им делать дальше. Но он лишь знал, что произойдет в ближайшие несколько часов, не больше.

Когда несколько месяцев назад турецкие танки ворвались в Фамагусту, и Ёзканы, и Георгиу еще надеялись, что вскоре все вернется к прежней жизни. Теперь они понимали: рассчитывать на это не приходится.

— Вы кого-нибудь знаете в Никосии? — спросила Эмин.

Ирини отрицательно покачала головой.

Эмин вспомнила, что у четы Папакоста была квартира в Никосии, но решила не говорить об этом. Учитывая случившееся, это было бы неправильно.

— Я уверена, нам не дадут пропасть, — сказала она бодрым голосом.

Она и сама не могла сказать, кого имела в виду.

В одной из газет, которую Маркос принес в «Восход», была фотография огромного палаточного лагеря для беженцев. Для Ирини и Эмин подобное место казалось хуже ада: негде готовить пищу, ужасная скученность, беспощадная жара летом и невыносимая сырость зимой. А что, если у них не будет выбора?

Все направились к выходу. Последним вышел Василис. Он запер дверь и отдал ключ Ирини, и все молча, как послушные школьники, двинулись следом за Хусейном.

Свернув за угол, они увидели армейский грузовик. Василису было трудно взобраться, но Хусейн подсадил его. Сидя на деревянных скамьях лицом друг к другу, они тряслись по изрытым рытвинами улицам, пока не выехали из города. Попадавшиеся по дороге солдаты смотрели на них с любопытством. На блокпосту у выезда из Фамагусты водитель, не заглушая мотора, принялся что-то втолковывать дежурным солдатам. Разговор затягивался. Все сидящие в грузовике молчали, даже дети притихли в тревожном ожидании. Водитель протянул какие-то документы и конверт. Пассажиры затаили дыхание, стараясь не привлекать к себе внимания. Рев мотора заглушал голоса, поэтому даже Мехмет и Василакис сидели всю дорогу молча и лишь озирались по сторонам. Апельсиновые деревья в рощах на окраине города клонились под тяжестью плодов. Земля казалась выжженной и бесплодной. Они проезжали мимо разрушенных домов, ферм и церквей. Было странно, что на полях никто не работал и не было видно никаких животных — ни коз, ни овец, ни ослов.

Пригороды Никосии потрясли их так же, как несколько месяцев до этого Афродити. Столицу было не узнать: все вокруг выглядело заброшенным и печальным. Грузовик громыхал по узким улочкам, направляясь к центру.

На людях была поношенная одежда, но жизнь шла своим чередом: старики сидели в кафе, женщины разглядывали витрины, а дети в стоптанных башмаках плелись из школы домой.

Грузовик остановился перед баррикадой, разделяющей город. Это была Зеленая линия.

Какое-то время они сидели неподвижно, потом скрипнули болты и опустился откидной борт. Их выгружали, как скот.

Хусейн спрыгнул первым, и Мария протянула ему маленькую Ирини. Он впервые держал на руках грудного ребенка и не представлял, что малыши так сладко пахнут. Девочка протянула ручку и ухватила его за нос.

Потом, не без труда, выбрался Паникос и стал помогать спускаться на землю тестю с тещей, Эмин и Халиту. Наконец Мария передала мужу Василакиса. Мехмет спрыгнул сам. Хусейн все еще держал на руках малышку. Ему не хотелось с ней расставаться.

Мария спрыгнула на землю и теперь стояла рядом, протягивая руки к дочке. Она видела, что на руках Хусейна малышке было хорошо.

Солдат не собирался ждать. Он получит вознаграждение, только когда закончит работу — доставит этих греков-киприотов на другую сторону Зеленой линии.

— Идите! — разозлившись, резко скомандовал он, указывая на баррикаду.

Две семьи молча стояли напротив друг друга. Они боялись солдата, но еще страшнее им было произнести прощальные слова. Все произошло так быстро, что они оказались не готовы к расставанию.

Но этот миг наступил, и сердца подсказали им, что делать. Главы семей держали в руках свои талисманы. Василис завернул свой мати в салфетку для сохранности. Он протянул его Халиту — как самый драгоценный дар. Халит, не задумываясь, вручил Василису свой назар. Это показалось им самым естественным. Оба талисмана были одинакового размера, оба из ярко-синего стекла. Различие было лишь в том, что Эмин вешала свой на красном шкурке, а Ирини свой — на голубой ленте.

Женщины обнялись.

— Мы никогда не забудем, как ты спас нашу малышку, — сказал Паникос Хусейну.

Хусейн только покачал головой.

Мальчишки носились друг за другом вокруг взрослых. Мария прижимала к груди маленькую Ирини.

Солдат повторил приказ, на этот раз громче:

— Идите! Живо!

Георгиу не понимали турецкого, но жест говорил красноречивее слов. Времени у них не осталось. Им вдруг стало ясно: все, они расстаются. И сердца их словно рассекли ножом.

Прошел ровно год со времени переворота, после которого события мелькали как в калейдоскопе, и теперь у них не осталось ни слез, ни слов.

Несколько прохожих обратили внимание на пожилую женщину в черном и двух женщин помоложе, одна из которых была в платье-рубашке от Шанель. Их дети тоже были богато одеты. Странно было видеть таких нарядных людей, стоящих посреди улицы.