Александр Ступин - Чёртовы свечи

Поле, где мы копали в поисках следов древних жителей, ранее засевалось табаком, а ещё раньше здесь жили немецкие переселенцы из Поволжской немецкой республики. В годы войны их сюда перевезли и бросили в поле. Об этом рассказал нам профессор. Жизнь в землянках, помощи ждать неоткуда, война. Тяжело было выживать людям, особенно зимой.

Работа у нас была простая: поле разбили на квадраты, которые прокапывали, снимая раз за разом сантиметров по 10 земли. Землю на носилках относили за границу раскопа. И так весь день. Находок было мало: небольшие глиняные черепки, кости. Я не помню большего. Может, только изредка попадались большие фрагменты глиняной посуды. Так проходил рабочий день археологов, без всяких кисточек и громких открытий. Иногда кто-нибудь из нас дробил лопатой крупный черепок, тогда профессор сердился, хмурился. Было досадно, но избежать этого совсем было невозможно.

Однажды наши девицы грохнули очень большой фрагмент и, испугавшись, не стали сразу звать Матющенко. Они сложили части фрагмента, присыпали его землёй и только после этого позвали начальника экспедиции. Идёт наш ничего не подозревающий профессор по бровке раскопа и попадает ногой в то место, где предварительно был закопан артефакт. В другое-то место ему было не наступить, всё либо перекопано, либо там что-нибудь лежало или коварно сидело.

— Ох-ах, — сокрушаются наши девицы. — Что ж вы, Владимир Иванович, такой изумительный предмет был…

— Да, — собирает обломки Владимир Иванович. — Жалко-то как. Пойду склеивать.

— Ещё как жалко, — доигрывают сценку студенточки. — А теперь ещё и склеивать…

— Да сам я и склею, — уже начинал оправдываться профессор.

Так мы и перекапывали поле, где за сотни лет сменились народы несколько раз.

В Еловке наш приезд скрасил однообразную сельскую жизнь. К нам приходили сельчане, взрослые и дети, знакомились, слушали рассказы о древних жителях, рассматривали находки и хитро поглядывали друг на друга: не могли они поверить, что тридцать человек с утра до вечера перекидывают землю ради сотни старых глиняных черепков. И по деревне поползли слухи один невероятнее другого.

— Утром-то Маньку на улицу выгнала. На берег вышла, а там профессор у воды сидит. Вот такой кинжал в реке отмывает. Ручка у него золотая, и бриллиант на конце, ножны все золотые и тоже всё камнями драгоценными усыпаны.

— Да что ты, правда, что ли?

— Ну что я, бабы, врать, что ли, буду? Когда я врала-то вам? Вы пса с охранником ихнего видели? Ясно, что золото копают. Вон, Федька пастух мимо проехать хотел, коров отгонял. Так их пёс-волкодав чуть его вместе с жеребцом и коровами не сожрал, еле отбился, говорит.

— Я тоже слыхала, что золото они нашли, которое татары тут закопали. В глиняных кувшинах золотые монеты и украшения разные. В Омск отправляли вчера на теплоходе. Вначале пёс их с охранником прошёл, всё проверили, а потом уж ящики выносили. Богатства ужас сколько. Из Омска в Москву повезут — миллионы. Всё в музей.

К слову сказать, Витим от лесной жизни сильно изменился: мускулы его стали резко выделяться под шкурой, полуква-дратная морда стала ещё больше, выглядела она действительно свирепо, потому что щёки-брыли отвисли и изо рта постоянно свисали ниточки слюны. Щенячьи повадки ушли, и вместо глупого подросткового проявляться стало природное бойцовское.

Однажды к лагерю приблизилось стадо коров. Боксёры по природе очень любопытные, вот и сунулся Витим к ним поближе познакомиться. Коровы в зарослях кустарника скрылись. Пёс за ними. Слышу я вначале удар «шлёп», а потом вижу, как над кустами воспарило тело моего пса и «шмяк» оземь. Несколько секунд он лежал на земле замертво, в нокауте, а потом поднялся на ноги, постоял, пошатываясь, несколько секунд, отряхнулся и опять в кусты. Коровы, судя по шуму и треску, испугались его ярости и бросились врассыпную. А пастух, который пригнал коров пастись возле нашего лагеря, был верхом на лошади и, увидев, как коровы разбегаются по лесу, разозлился и огрел Витима плетью по спине. Пёс присел от боли, кровавая полоса проступила на рыжей шкуре, но это его не остановило — он буквально озверел. Только теперь боксёр стал атаковать и коров, и лошадь пастуха чуть спереди и сбоку, чтобы не получить удар копытом или плетью. Коровы разбежались по лесу в разные стороны, а лошадь с испугу понесла пастуха по дороге, да так, что он не смог её остановить до деревни. Как от такого зрелища слухам не появиться?

Угли в костре догорали и светились тёмно-красным светом.

Надо бы подкинуть ещё, но сил подняться не было. Я успел подумать: «Если найду силы встать, то упаду как-нибудь на земле неловко… Как бы не в костёр… Уж лучше остаться, остаться… Чуть-чуть поспать. Нет сил даже думать», и потерял себя.

… Матушка Вера стояла в моей байдарке с веслом в руке. В верхней лопасти блестела луна, будто факел.

— Матушка Вера Алексеевна, вы здесь откуда? — Я сплю, и это мне снится.

Она не отвечала. Ярко горел костёр, свет от его пламени отражался в реке, пересекая лунную дорожку.

— Ну так пойдёшь знакомиться с братьями и сёстрами моими? Не струсишь, тогда полезай в лодку. Время уходит.

Я авантюрист по натуре своей. Это от предков мне досталось. Но вставать не хотелось. У костра было тепло и безопасно, а там, в байдарке, по ночной реке куда плыть-то? Но я всё же встал и, зевая, побрёл к лодке. Когда сел впереди на сиденье, матушка Вера оттолкнулась от дна реки, и лодка поплыла.

Она гребла стоя, уверенно и сильно. Откуда только у немолодой женщины силы брались? Мы оба молчали. Вот поворот, один, другой, там какие-то кусты… Тихо, только вода шумит у бортов. Я не спрашивал, куда мы плывём, доверяя ей как человеку, познавшему жизнь, или больше, как родному человеку.

— Правильно, и не спрашивай. Ты хотел увидеть, получишь, что хотел…

Я не возражал. А начал бы возражать, что бы изменилось, когда весь в её власти… Влип.

Наконец байдарка уткнулась носом в берег, я вылез и вытащил её подальше на сухое место. Под ногами хрустели старые ветки, я запнулся о большущий камень и завалился на холодный песок. Матушка Вера уже сошла на берег, обойдя меня, и вошла в темноту, скоро и легко, будто плыла. Я поднялся и поспешил за ней, чтобы не потеряться. Теперь она была впереди, а я чуть сзади.

И казалось, что мы опять в одной лодке.

Ноги путались в траве, по лицу били ивовые ветки, пару раз я падал, споткнувшись об упавшие деревья. Наконец она остановилась. Луна осветила полянку, совсем небольшую, за ней плотной стеной стоял лес. Я увидел всё и всех. Не сразу. Они прятались за деревьями. Наверное, так, потому что, когда остановилась матушка Вера, никого не было: тёмный лес с еле различимыми при свете луны стволами деревьев. А потом, наверное, она подала сигнал, как будто вспыхнула подсветка в лесу, он осветился тусклым светом, похожим на тот, что идёт от гниющего дерева (фоксфаер), только поярче. Буквально через минуту полянка была вся заполнена. Они стояли вперемежку, сколько их? Сотня? Да, около сотни — пятна света, большие светлячки. Цвет их менялся, но преимущественно все они были зеленоватые, со вспышками фиолетового и по концам мой любимый пурпурный, реже розоватый. «Северное сияние спустилось на Землю!» — таким я его видел в детстве, в Арктике. «Она, безусловно, шаманка. Нишанская шаманка… Как я раньше не догадался».