Юрий Бедзик - Этаж-42

Чудной нынче звеньевой Петр Невирко, не узнают его хлопцы. То набросится на кого-то за недосмотр, то уставится глазами в небесную лазурь, и тогда будто его здесь нет. Исчез, испарился. А дело ведь не ждет. Боковую панель как раз насаживают на фиксаторы, и тут главное — внимание.

— Петь, слышишь?

Он будто проснулся и опять здесь, на посту, обвел глазами площадку, подал знак крановщице.

Молчать за работой никому не хотелось, и хлопцы все расспрашивали Петра о поездке.

— Как там, Петя, немецкие девчата? Не одной, верно, голову вскружил? — улыбается круглолицый сварщик Виталий Корж. Сдвинул назад свою защитную маску, и в глазах его прыгают чертики. Он известный шутник и балагур, за день столько наболтает, что у другого бы язык отсох. — Мы, Петя, телеграмму вчера получили.

— От кого? — решил подыграть Невирко.

— Да какая-то Гретхен просит встретить ее. Летит к тебе на скоростном лайнере. Сознайся: хороша краля?

— А тебе что? — усмехнулся Петр. — Все равно не отобьешь…

— А я попробую…

— Зря, Виталик. Тамошние девушки болтунов не любят. У них каждая минута — золото.

Виталий Корж и тут нашелся что ответить. Переглянувшись с другими монтажниками, развел руками и заявил: теперь только Петра Невирко и будут посылать в заграничные командировки, потому что он здорово умеет налаживать живые контакты не только с иностранцами, но и с иностранками. Пока старик отсыпался в гостиницах, Петр Невирко не терял времени.

Тут Виталий, видно, переборщил; говорить такое не следовало. Невирко, сразу потемнев лицом, взял его за плечо, подтянул к себе и, глядя в круглое добродушное лицо, глухо сказал:

— О нашем «старике» помолчи! Слышишь? Нам бы так «отсыпаться», как он!

— Да это я в шутку… Разве мы Батю не знаем?..

— Видно, не знаете, — прервал его Петр и добавил уже с доброй улыбкой: — Ну… а контакты с немцами — дело нужное. Там ребята крепкие, надежные… С одним я сдружился, с Юргеном, обещал приехать. Тоже учится на вечернем. И идеи есть кое-какие. С головой парень.

С Юргеном он сдружился сразу. Он первым вскочил к ним в вагон во Франкфурте, когда они на рассвете прибыли в ГДР. Лететь Невирко отказался, не любит самолетов, а у Бати сердце не позволяет. Только остановились у перрона — неожиданно в дверях двухспального купе появился плечистый молодой парень со светлыми, почти льняного цвета, волосами и немного смущенной приветливой улыбкой. «Геноссе Найда, геноссе Невирко!..» По-русски так и шпарит. И — сразу к чемоданам. Направились к выходу. На перроне еще человек пять, среди них — молодая женщина с коротко стриженными волосами. Это была Инга Готте, дочь Арндт. Это все выяснилось позднее, когда уже подошли к машинам. Юрген говорит: «Товарищ Найда, эта женщина вас хорошо знает и очень любит. И вы ее тоже знаете…» Алексей Платонович сначала растерялся, а потом понял, кто она, обнял ее, поцеловал в голову, погладил по волосам, будто жалея, а она вдруг заплакала и сказала, что мамы нет в живых, она умерла два года назад. С Ингой потом Петру почти не пришлось встречаться, зато Юрген его не отпускал. Отличный парень. Не голова — компьютер. Он был у него дома. В его комнате с широкой лоджией — сплошные чертежи, схемы, на полках — книги, журналы. Живет вместе с сестрой, лет двадцати, остроносой, по-мальчишески непосредственной и прямой. Отец их умер от ран, полученных на войне, был у нас в плену до сорок седьмого, закончил в Казани школу политагитаторов и одно время был министром по экономике и восстановлению Ангальт-Саксонии. Мать и сейчас там. А Юргена с Моникой отпустила в Лейпциг пробивать себе дорогу в жизнь. Вот и пробивают. У Юргена Золотая Звезда Героя труда. Бригадиром строителей стал в двадцать четыре года. Когда Петр рассказал ему о своем проекте высотного каркасного дома, он одну идейку подбросил. Невероятное дело!.. «В твоем институте могут не поверить в реальность, но ты все рассчитай. Диагональное крепление по корпусу. Вот так. — И он одним движением карандаша провел на ватмане жирную линию. — Не по отдельным секциям, а сразу через весь корпус строения. Два диагональных крепящих элемента. Страшно?» — «Страшно», — сознался Петр. Но мысль эта ему понравилась, и он крепко задумался. Беда только, что у Петра еще слабовато с математическими расчетами. Ясно одно: за такую идею следует побороться, тут или пан, или пропал. После возвращения домой услышал от доцента Голубовича ободряющее: «Если докажете расчетами, будем обсуждать на кафедре». Вот какие контакты у него теперь. С иностранцами и иностранками. Да разве Витальке вдолбишь такое в голову? И разве поймет он, какой трудный был у него разговор с Голубовичем после возвращения из Лейпцига?

— О чем задумался, Петя? — оборвал его мысли кто-то из рабочих. — Угости лучше ихними, пахучими.

Невирко вынул пачку, хотел предложить товарищу и тут же спрятал: мимо них тяжело ступал пожилой столяр Одинец — усы щеточкой, на голове серая капроновая шляпа. Остановился, осуждающе поглядел на молодых рабочих:

— Что же это, хлопцы?

— А в чем дело, товарищ парторг? — миролюбиво спросил Корж.

— Перекуры у вас часто. На грамм цемента — кило никотина. — Осмотрел уложенные плиты и почему-то нахмурился. — Точнее ставьте, ребята, чтобы после вас не переделывать.

— Верно, уже пожаловались Бате? — язвительно бросил Виталик.

— У Алексея Платоновича свой глаз имеется. Он сквозь бетон видит.

— Такого не бывает, Григорий Филиппович. Мистика.

— Бывает, пластинка ты неприваренная!

Это старый мастер напомнил об одном курьезном случае, который произошел прошлым летом. Нежданно-негаданно вдруг явился в субботний вечер Найда, словно его кто привел на ночную смену Петра Невирко. И сразу же велел, чтобы из нутрянки комнатную перегородку краном приподняли. А она была уже на цементной пасте, готовенькая, вмурованная. Все спрашивают — для чего? Настоял на своем. Для ревизии, так сказать. Подняли тросами метра на два и держат на весу. А бригадир карманным фонариком осмотрел низ перегородки и сразу определил: соединительные пластинки только прикручены, а не приварены, как полагается. Очевидно, Виталька Корж решил, что и так сойдет. Верхним перекрытием придавит перегородку — и порядочек. Брак небольшой, но Батя взорвался. Отчитывал, стыдил. Виталька чуть не разревелся. Все, мол, так делают, и не падает, не разваливается. «Кто все? — орал Батя. — Ты на товарищей не возводи напраслину… Ты за собой следи… Научились халтурить… — И перешел на добрый, отеческий тон: — Хлопчики вы мои милые! Как же вы так людей обманываете? Может, здесь будет жить такой же работяга, как вы. Семья у него, жена, дети, отец, мать. Он в этот дом вселится счастливый, что советская власть подарок ему сделала, а тут вместо подарка — обман. Разве вы не понимаете, что строить плохо — это обман? Это позор! Это… ну, если хотите… воровство, что ли!» Разошелся так, что самому плохо стало. «Батя у нас такой, всем своим существом переживает, если что случится. Жаль его, конечно. Идеалист! Наивный человек! Не понимает, что люди теперь хитрить научились, и вовсе это у них не называется обманом, и никто ни у кого не ворует» — так оправдывался Виталька Корж, когда ребята его потом стыдили и уже без Найды продирали с песочком за халтуру.