Юрий Бедзик - Этаж-42

Ночью Звагин пришел в сознание и, как это бывает в критические минуты, почувствовал себя способным к действию. Они лежали в темноте, на деревянных нарах, маленькое оконце было открыто, и из него тянуло сыростью. Звагин словно нутром почуял, что снаружи никого нет, перед оконцем только какая-то темная куча (после выяснилось, что это был уголь) — и мрак, мрак, мрак… Звагин будто весь потонул в нем, погрузился в эту волглую тьму. Вцепившись в подоконник, прислушивался с минуту и шепотом сказал, что именно сегодня, сейчас нужно попытаться бежать, так как другого такого случая не предвидится, их бросили без надзора, о них забыли, а может, лагерь еще по-настоящему не оборудован, нет надлежащей охраны, и этим нужно немедленно воспользоваться. В оконце они увидели невдалеке обыкновенный деревянный забор, правее какие-то ворота, будку с часовым, слабый свет, льющийся из-под двери; оттуда доносился негромкий говор и смех, изредка дверь открывалась, и тогда полоса света прорезала темень, как свет паровозного фонаря. Сейчас, только сейчас! Найда подсадил Звагина, вытолкнул его в окошко, вылез сам и сразу же, стоя на коленях, ощутил под руками мокрую жесткую траву. Похоже, осока, что растет в болотистой местности. Значит, где-то близко есть болото, глухие мочажины, и если им удастся перелезть через деревянный забор… Если им выпадет счастье одолеть этот единственный барьер…

Ползком двинулись к ограждению. Звагин тяжело дышал, и Найда, подхватив его к себе на плечо, потащил что было сил вперед, дальше от зловещего погреба, от их первого заточения.

Вдруг в будке часового отворилась дверь, и в ясном проеме четко обозначился силуэт человека в длинной шинели, без пилотки, с ведром в руке. Охранник зашагал куда-то между бараками, видно набрал воды, и появился снова. «Интересно, как поживает советский инженер? — сказал он кому-то в раскрытую дверь. — Я бы охотно вылил на него это ведерко». Он еще минутку постоял, словно раздумывая, может и вправду намеревался подойти к окну и облить водой Звагина, — разумеется, ради забавы, ради удовольствия. Ведро было полным, оно оттягивало ему руку, он стоял и переговаривался с кем-то, кто находился в караулке, потом поднялся по ступенькам и затворил за собой дверь.

Найда, продрогший, послушал еще минуту и потащил Звагина дальше. Ему не было страшно, ему было даже любопытно, что могло бы произойти. Если бы этот паскудник приблизился к ним с ведром, он, Найда (уже нащупал рукой камень), расколол бы ему череп. Даже стало жаль, что тот не подошел, словно предчувствуя смерть. Ну и ладно, ему суждено жить, а им — спасаться.

За забором был молоденький сосняк — они поползли, миновали какую-то ложбину и оказались возле топи: то ли это было лесное болотце, то ли какой-то ручеек, и вокруг него — густая трава, кусты, низкая ольха.

Пробирались всю ночь, путались в топких котловинах. Какое-то внутреннее чувство подсказывало самое верное направление — туда, где нет людей, нет жилищ, где только темень и непролазные дебри. Путь их был бесконечен, и казалось, что они прошли сотни километров. И думалось с облегчением: они совсем одни во всем мире, и мир этот, окутанный мраком, будет таким всегда, и никакой Шустер не сможет их настигнуть.

Но солнце все-таки взошло. И когда первые мглистые лучи легли на землю, на кочковатый луг, Найда с тоской увидел невдалеке широкую заасфальтированную дорогу. В отдалении стояло несколько грузовиков, мотоцикл с пулеметом в коляске, солдаты вокруг него, и еще по всей линии были видны фигуры людей с автоматами в руках. Значит, их здесь ждали, отлично зная, куда они в конце концов выйдут. Тот, что собирался вылить ведро воды в их погреб, вовремя поднял тревогу, зря они его там не прикончили.

Как только солнце поднялось выше, со всех сторон послышался собачий лай. И сразу же от большака полоснули автоматные очереди, защелкало, засвистело, весь воздух, весь белый свет заполнился пулями, и автоматчики от шоссе редкой цепью двинулись по кочкам.

— Не дамся живым, — сказал Найда, лежа среди кустов лозняка. Он держал в руке камень, будто это было оружие, которым можно было обороняться, чтобы дорого отдать свою жизнь.

— Пусть берут живыми, — спокойно ответил Звагин. — Мне осталось чуть-чуть… а ты живи, борись!

Он первый поднялся на слабых ногах, замахал руками, словно хватаясь за воздух и подавая знак, что сдаются. Всех его сил, казалось, только и хватило на этот взмах, больше он не мог стоять и лицом упал в болотную жижу. Тогда Найда, слыша, как по кочкам с лютым лаем мчатся овчарки, понял, что все может закончиться раньше, чем подбегут солдаты, упал на безвольно распростертое тело своего друга. Обеими руками обхватил его, вдавил в землю и так замер, ожидая нападения разъяренных псов.

Кто знает, что учинил бы над ними начальник охраны местного лагеря Вилли Шустер, взбешенный их побегом, непокорством, их отказом подчиниться его требованию. Возможно, их растерзали бы у болотца эсэсовские овчарки или кто-нибудь из стражников прошил бы автоматной очередью. Но пленники уже не принадлежали ни лагерной администрации, ни взбешенному Вилли Шустеру. Судьба Звагина с определенной минуты стала частью большой политики: Берлин приказал передать его в распоряжение немецкого генерального штаба.

Звагина понесли на носилках, прикрыв грубым одеялом, и, когда Найда, придя в себя, из кузова машины в последний раз глянул на бледное, безжизненное лицо своего товарища, ему показалось, что в глазах того блеснули слезы. Звагин тихо, почти беззвучно что-то шептал. Это, вероятно, были его напутственные слова, которых Алексей не разобрал.

Его перегоняли из одного лагеря в другой, он настрадался и намучился так, что и вспомнить страшно, но ни на миг не забывал инженера Звагина, его глаз, что так молчаливо молили ничего не прощать и, если выпадет счастье, разыскать жену Катерину, доченьку Ольгу и не бросать их, горемычных, на произвол судьбы.

Найда пробыл в разных концлагерях более года. Возможно, в канцелярских гроссбухах пунктуальных немецких писарей было все это зафиксировано. Искорка живой мысли, тлевшая в нем, временами вспыхивала, и он сознавал, что еще существует, и, следовательно, время должно привести все к какому-то исходу.

Рядом на мокрой дресве лежал его немецкий товарищ Ингольф Готте, рурский шахтер: плечистый, высокий, с крутым упрямым лбом. Он принадлежал в подпольному лагерному центру сопротивления и не имел от Найды секретов. Оглядевшись, Готте тихо сказал:

— В лагерь прибыл новый комендант. Говорят, будут уничтожать всех слабых.

В лагере действительно появился новый комендант, но Найда равнодушно принял это известие. Мало ли у них менялось начальства: были жестокие, деловые, корректные, озабоченные, ленивые. Но все требовали одного: железного послушания и безотказной работы в карьере, в станционных пакгаузах, в ближнем лесном хозяйстве, куда их водили заготовлять на зиму дрова. И вот опять новенький. Какой-нибудь вымуштрованный зверюга. Будет снова мучить их на аппелях и собственноручно устраивать расправы… Все они одного поля ягоды.