Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

В одной руке у толстяка был длинный нож, в другой палка, на большом животе белая корзина из пластмассы, сам в шляпе, куртке, в широких гольфах и кожаных ботинках на толстой рифленой резиновой подошве — этот тип и в самом деле представлял (как показалось Файоло) цвет братиславского туризма.

— Зимой было мало снегу, а если точнее, то можно сказать, что его вовсе не было, — вещал он, — поэтому листва такая взъерошенная. Она не слежалась под снегом, и подснежников не видно. Но они есть, вот, смотрите! — сказал он и показал на свою полную корзину.

— На самом деле есть? — переспросил у него Файоло.

— Конечно, смотрите! Не видите?

— Вижу, елки зеленые!

— То-то!

Он улыбнулся, как кот, которому удалось поймать где-то на крыше воробья, подумал Файоло. Ведь это кретинизм — вот так грабить природу. Файоло посмотрел на дубы и грабы и как будто между прочим спросил улыбающегося охотника за подснежниками:

— Вы что, открываете цветочный магазин? Стоит ли так напрягаться? Вам это вредно. Да и зачем, для этого существуют предприятия бытового обслуживания!

И пошел, не оглядываясь, дальше, так что не услышал, как возмутились охотники за подснежниками:

— Подумайте только!

— Как-кая грубость!

— Н-н-ну и молодежь!

— Хорошо вас учат, х-хорошо!

— Действительно!

Еще дня через два смущенный Файоло пришел в блажейовскую квартиру на втором этаже с красивым гиацинтом в руках. Он положил его на стол перед задумавшейся о чем-то пани Блажейовой и сказал:

— Завтра Международный женский день — и вот мой вклад!

И пока к нему не подбежали Бела и Мило, так и стоял, словно переломившись на три части и улыбаясь одной нижней губой и белыми зубами.

— Дома ты тоже сделал такой вклад?

— Конечно, — ответил Файоло Беле и пожал худыми плечами. — Ничего не поделаешь!

А теперь пусть Тадланек доносит, подумал он про истопника, что это Бела заманила его, Файоло, в подвал.

Перевод Н. Замошкиной.

В воскресенье в первой половине дня они должны были прийти играть в карты, обещали в десять, но хозяин, пан доктор, пан инженер Мацина, ждал напрасно. Одиннадцатый час… Он устроился на балконе, предусмотрительно обутый в теплые домашние туфли, еще лучше одетый в толстый теплый халат, и немного вздремнул. Да, уж довольно давно одолевает его этот недуг, подумалось ему, когда он проснулся. Ни с того ни с сего задремывает, в голове какой-то туман — и так случается обычно, когда он один или если не занимает его, что говорят и делают вокруг него другие. Один раз припишешь это возрасту, другой раз тоске зеленой, весенней усталости, а то и сахарной болезни. У него подозрение, что причина всего — эта страшная болезнь, хотя врачи и заверяли, что в его случае о диабете не может быть и речи. Сомнолентные [12] От французского somnolent — сонливый. состояния неприятны, сказал он себе, человек, впадая в них, многое теряет, забывает, многое утрачивает — нет-нет, а такие вот состояния, такая сомноленция, настигают человека, в остальном весьма деятельного, когда он, как говорится, еще вполне в здравом уме. Ночь — это ночь, а день — это день, чувства у человека бывают и черные и светлые, но и при самых светлых может случиться, что ты забудешься и кончишь как тот прекрасный петух. При этой мысли он снова задремал и через минуту проснулся.

Пришел сосед, Павловский, тоже доктор и инженер, но не такой, как Мацина.

Теперь их было двое, оставалось дождаться третьего и четвертого.

В ветерке, веющем над галереей корпуса 4 «Б», чувствовалась весна.

В вербное воскресенье даже кол в заборе и тот радуется и расцветает; может, и мусор, который выгребли из парков и садов, радуется, что сгорит и улетит с чистым ветерком под самое синее небо. Радуется и луна-парк, что его красят пестрыми красками и оклеивают свежими картинками, радуется и темно-серый асфальт, что дети, которым негде играть, начертят на нем классы и потом, расшалившись, разрисуют его белыми линиями спиралей, пчелок, бабочек и всяких человечков. Да! Хорошо дереву, когда оно распустит почки и расцветет, хорошо земле, когда через нее проклевываются на поверхность листики и цветы, хорошо и телевизионной антенне, когда ею покачивает весенний ветер, да что говорить, кол в заборе и тот радуется, только я — нет, подумал пан Мацина, по имени Ян, по должности бывший заведующий бухгалтерией в бывшей «Карпатоданубии», по профессии инженер-экономист, доктор права… А ныне всего лишь строитель и дедушка, как величают его обе внучки, пока еще маленькие, но уже вполне женского роду, отметил он про себя. Стоит ему выбраться с ними в город на прогулку, тут же пристают наперебой: купи то, купи это, вон ту игрушку, колечко и — ой! — вон те часики… Почему, собственно, Ирен так долго задерживается в Кошицах? Без нее довольно-таки скучно. Взбредет женщине в голову и — поминай как звали! Словно сквозь землю провалилась!

— Милостивая пани уже вернулась?

— Пока нет, — ответил Мацина и испугался, не сказал ли он вслух о своей незаконной жене, что такой, мол, женщине вдруг взбредет в голову и — поминай как звали. Впрочем, это он так подумал, а сказал: — Еще нет…

— Наверное, ей там неплохо.

— Ну конечно, — продолжал Мацина, — у нее там родственники, знакомые…

Поджидая третьего и четвертого игроков, Мацина и Павловский старались хотя бы в мыслях убежать из корпуса 4 «Б», но им никак не удавалось. Дом довольно высокий, вдоль квартир этого этажа со всех сторон крытая галерея, красиво выложенная коричневыми, а главное, очень прочными мелкими плитками — превосходный материал, сегодня таких не купишь, — и, когда по весне начинает пригревать первое теплое солнышко и радуется тому даже кол в заборе, сюда, на галерею, разделенную пропорционально квартирам на большие или меньшие балконы вот этими зеленоватыми стенами из стекла, так красиво переплетенного проволочной сеткой, выйдет то девушка, то мальчик, а то и человек постарше, сядут на стул или шезлонг, повернув лицо к солнцу, и многим странно, почему здесь никто и никогда не простуживается при таком вот раннем весеннем солнце. Галерея вполне надежна, ее защищают от ветра стены и стеклянные перегородки, и, когда солнце поднимает столбом дым к ясному небу, здесь тепло.

Прилетел дрозд, посвистал и улетел.

Мацина смотрел на Павловского и думал, что балкон у них больше, чем у Павловского. У самого Павловского, впрочем, своего-то ничего нет, он перешел в семью Штефковичей, женившись на их дочери, и копит деньги на новую квартиру, которую в скором времени должен получить; балкон хороший, большой, и складная туристская мебель — стол со стульями — здесь вполне помещается. Такая мебель практична — трубки и полотно, она не боится солнца, с ней ничего не станется, если и помокнет немножко. Полотно тлеет медленно, металл ржавеет еще медленнее, так что можешь иметь здесь этакий кемпинг, он кемпует здесь, черт возьми!.. Вот так! Всю жизнь человек живет бедным, нищим, ничего у него нет, и если что появляется под конец, то это захватывает кто-то другой — сыновья, дочери, внуки, жена или жены. Жены всегда живут дольше — им достается все. «Милостивая пани!» — сказал он с презрением.