Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

— Что вам угодно?

— Как-то у вас тихо, работы, вижу, никакой…

— Работают в других местах, не обязательно здесь… А что вам надо?

— Мне? — спросил Мико. — Ничего!

— То есть как «ничего»?

— Да так вот, ничего.

— Зачем же вы тогда пришли? Я вас не знаю.

— Просто посмотреть, — сказал Мико. — Здесь действительно большая стройка, а уж сколько хороших дров и мелочи на растопку! Лучше не надо!

— Ну вот что, у меня времени для таких разговоров нет, я вас не знаю, так что делать вам здесь нечего!

— У вас и собака есть!

— Рекс, сиди спокойно!

Пес Рекс, слегка приподнявшийся, снова улегся на доски и нетерпеливо заскулил.

— Так что же все-таки вам здесь нужно?

— Да вы не сердитесь! — сказал Мико сторожу. — Я сегодня уже со многими перессорился, с вами мне не хочется. И дрова ваши мне не нужны, у нас в доме центральное отопление, сам я в котельной днюю и ночую, хочу научиться обслуживать такие котлы… Вот это котлы! Целых четыре! Когда вы рядом, смотрите на них и слушаете их, это все равно что стоять у самых корней огромной виноградной лозы — эта лоза разрастается стояками, трубами, батареями и теплом, теплом, и тепло это приходит каждому прямо в кровать! Вот это да! Это мне нравится!

— Да поймите вы, наконец! Рекс!

Рекс вскочил.

— Ну-ну, не сердитесь! — сказал спокойно Мико, — Не хочу я ссориться с вами… Просто, когда я увидел вас здесь, я сказал себе, что вы тут один, вам, наверное, скучно; может, и вам захочется поговорить с таким человеком, как я. Мне-то хочется!

— Иной раз и оглянуться не успеешь, как влопаешься в неприятности, сраму не оберешься и ведь не с властями или с милицией, нет, с этими у меня все в порядке, но с такими же обыкновенными людьми, как я сам. Нельзя совать нос в чужие дела, если другие не суют носа в твои; лучше обойти километра на два, на три. Тогда можешь быть спокоен. Вот и мне надо бы обойти эту особу стороной, держаться от нее подальше, тогда и не было бы мне так тошно, как сейчас.

А произошло все вот как!

Живу я на Смарагдовой улице в корпусе 4 «Б», у сына, как и многие вроде меня. Здесь живет немало старых дедов и бабок, город весь как дом для престарелых, потому что много стариков переселилось сюда из деревень и городов, городков поменьше и побольше. Одни нянчатся с детьми сыновей и дочек, пекутся о том о сем, ну а те суют нос в их дела, заботятся то есть, в общем, они для них обуза, и это так повелось, что старые молодым желают, чтобы их холера взяла, а молодые старым, чтобы те поскорей, черт их задери, освободили место. Я его освобожу сыну Яно и его жене, моей, значит, невестке, и их ребятишкам, долго я им здесь мешаться не стану, я так им недавно и сказал… Сказал им, так сказал, что они прекратили со мной разговаривать, да, перестали разговаривать.

Вот у нас и стало тихо, так тихо, как тогда… как тогда… в общем, будто нас всех чем-то засыпало, вулкан пеплом, или какая-нибудь там большая машина завалила гадостью, которая годится разве что на удобрение. Все сразу попали в какое-то затруднительное положение, так что двинуться и то не могли, ни сын Яно не мог, ни его жена, значит, моя невестка Божена, ни их ребятишки Клара, Палё и Миро — никто шевельнуться не мог, никому как-то не удавалось. Знаю, я сказал нехорошо, очень нехорошо… Дескать, долго им мешать не буду… Это я им только так напомнил, что скоро мне отправляться туда, на тот свет, помирать, значит, переселяться под землю в домишко из досок, ну, если доски такие хорошие, как тут у вас, это было бы не так плохо — в общем, будет у них хлопот полон рот. Придется им как положено похоронить меня, да еще и поплакать надо мной. Они-то думают, что плакать им придется, хочешь не хочешь, только не знают они того, над чем им придется плакать. Я-то знаю, а они — нет. Знаю я, ох, хорошо знаю, что плакать они будут не надо мною, не потому, что провожают меня в последний и окончательный путь. Какой бы я ни был в гробу, я уже никому не буду нужен, как теперь говорят, а плакать они будут только оттого, что придет день, и они будут лежать в гробу, и вид у них будет такой же, а то и хуже, никто из них не будет симпатягой или симпатяжкой, никто, забодай его комар! Ну вот, значит, стало тихо, попали мы в затруднительное положение, и никому не хотелось выбираться из него — пришлось тогда мне — мне самому пришлось, куда податься?

Не знаю даже, что меня заставило. Может, воробей, может, дрозд.

Было холодно, слякотно, помните, весь март шел мокрый снег, было зябко, апрель тоже начался как-то без солнца, и вдруг, в одно утро, как раз сегодня, просыпаюсь — на крыше горланит воробей, прямо надрывается, а через минуту начал вовсю свистеть дрозд, да так здорово, что хоть записывай на этот их магнитофон. Ох, забодай его комар! Может быть, холод уйдет и у меня из штанов, подумал я и пошел в комнату к сыну, в спальную, в спальную комнату, значит, и говорю:

— Яно, послушай!

Яно ничего, лежит себе в кровати.

Кровать у него красивая, белая, сам в пижаме, курит и чего-то читает. Газету или какие-то свои никому не нужные бумаги… Читает их каждый вечер, каждое утро, все читает и читает и бросает на пол. Потом соберет, засунет в портфель, унесет на работу, а вечером принесет новые, опять ложится в кровать и читает, читает. Если он не в командировке, то все время вот так — и по воскресеньям целыми днями лежит в кровати.

— Яно, послушай!

Он даже не взглянул на меня, читает — а эта его Божена искоса на меня глянула, да так зло, что меня передернуло, и тут же она даже ухо, даже нос прикрыла стеганым одеялом. На улице горланил воробей, свистел вовсю дрозд, а у них в их спальной комнате стояла такая духотища, надышано чем-то, вроде бы похожим на… Не стоит говорить, не стоит упоминать, на что это было похоже. О таких вещах не стоит и говорить, каждый сам его знает, этот дух. И такая духотища во всем нашем доме, всю зиму мне лучше всего дышалось в котельной.

— Яно, послушай!

— Что вам надо? — Бумаги положил на одеяло, застонал, он теперь грузный, широкий, не тот уже красивый, рослый мужик, каким был раньше, запыхтел, согнулся — и все тыкал окурком сигареты в пепельницу, которую я им когда-то привез из Карловых Вар, такую полированную, каменную, с красивым оленем.

— Плохо ты живешь, Яно! — так я сказал ему и стал ждать, что он обругает меня и припомнит мне про всякое разное… Мол, чего мне надо? Живет-де он хорошо, здоров, у него хорошая, да еще и красивая жена, красивые, удачные дети. Клара, когда кончит школу, будет изучать архитектуру, потом будет строить мосты. Палё изучает историю искусства, один господь бог знает, что это такое и зачем это ему, а Миро должен уехать куда-то в Польшу изучать какую-то там социологию, ну и пусть себе едет!.. Чего, мол, я хочу? У них хорошо обставленная квартира, перед домом машина, во дворе пристроили гараж, в Гармонии у них дача, в Сенце тоже домик над озером, ну а как же, один — для лености, другой для безделья… Вот я и ждал, что он скажет мне это, но он ничего не говорил, только тыкал сигаретой в каменную пепельницу из Карловых Вар. Мол, чего я хочу? Мол, мне у них и сейчас неплохо, а будет еще лучше, когда он начнет строить, построит дом…