Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Ему нравилось и удивление Файоло, и его зубастая мужская улыбка.

— Пан Файтак, надеюсь, вы слушали, что вас ожидает в будущем, — сказал Мацина, думая все время об Ирен: пускай останется в Кошицах хоть навсегда! Хоть бы она вовсе не возвращалась! Во сне она была страшная, как выжатая тряпка.

Файоло тщательно подмел осколки венецианской красоты, собрал их на совок и отнес в мусорное ведро. Елки зеленые, это, наверное, так и есть, думал он и о себе. Как только перестанешь интересоваться будущим, потеряешь не только настоящее, но и прошлое, вот это сила! Потеряешь все три измерения.

— Ну что, сыграем?

— Что вы хотите этим сказать, пан доктор?

— Сыграем втроем, — сказал Мацина, ушел в комнаты и вернулся с бутылкой, в которой было немного ликера «бехеровка». Кроме бутылки, он держал в руках еще три стаканчика и большое модранское чудо — глиняную пепельницу, разукрашенную пестрыми узорами. Все это он поставил на стол.

— Значит, сыграем?

— Конечно, — сказал Мацина Павловскому.

— Четвертого ждать не будем?

— Не стоит, — сказал Мацина Файоло и подумал про страшную Ирен. — Не будем. И прошу вас, пан Файтак, налейте! Мне кажется, вы здесь самый младший.

— С удовольствием!

Над балконом пронесся легкий ветерок, солнце весенними переливами заблестело в стаканчиках с «бехеровкой». Ветерок зашевелил высокими антеннами, раскачал черные провода.

И тут пришла проворная молодая жена Павловского в теплом костюме из твида весенне-пастельных тонов (она должна была прийти как четвертая для игры), и Павловскому Мацина показался еще более круглым, Файоло еще более угловатым и согнутым. Но жена явилась позвать инженера, чтобы он помог ей, и Павловский ушел в лабораторию. Мацина молча сел за стол, размышляя, на каком месяце пани Павловская и что, если все будет в порядке, Павловскому придется заниматься настоящим, а не будущим человечества. Да! — подумал он еще. Этот твидовый костюм пани Павловской надо бы уже отложить, он ей теперь не к лицу. Глаза опять начали слипаться. Файоло засунул тихонько поющий транзистор под мышку. Нагнувшись, слушал приглушенную музыку, тупо смотрел в пустоту и размышлял: вот и кончилась игра в карты… Он слушал музыку с надеждой, что она поможет ему очистить мозги от «мути». На крыше веет ветерок, шевелит провода — это мысль летит день и ночь, не зная, что летит она к тебе… по солнечной стене слетела серая тень — это голубь сел на окно и заглянул ко мне, не началась ли в комнате моей весна… опадают волны, солнце озарило гладь — то из глаз твоих исходит тишина, когда ты улыбаешься мне… Вот елки-палки! — подумал он и поднялся. Постоял над спящим Мациной, не зная, будить его, чтобы попрощаться, или оставить так, пусть поспит. Жить среди пожилых — не фунт изюма, черт побери! Нет, так нельзя! — сказал он себе. И, не будя Мацину, тихонько ушел с балкона и из квартиры. Медленно, в раздумье спускался он в котельную. Мико, наверно, там, Тадланек еще топит, обучает Мико, как надо орудовать около котлов, может быть, туда спустится и Мацина, когда проснется, придет туда отдохнуть от внучек, ведь он, кажется, только оттого и ходит в котельную играть в карты… Нехорошо, если Тадланек даже намеком даст понять матери Белы, что он настал их в подвале… Это бы Белину маму ужасно расстроило.

Перевод Н. Замошкиной.

Собака действительно удивительная, из ряду вон, подумал Матей Данко (ему это часто приходило в голову и даже не терпелось рассказать о ней, если встретится подходящий человек). Потрясающая, исключительная, необыкновенная. Он хоть и не видел ее сам, но слышал о ней достаточно, так что, если выбрать из постоянно повторяемых Станко историй что-то связное, получится правдивый рассказ. Станко ведь сам — потрясающий мальчишка. Конечно, взрослые дисциплинированнее, и, когда нужно попасть на Долгую улицу — там школа, куда бегает Станко, — им приходится пройти почти всю Широкую и Плыткую улицы. Между ними — угол большой стройки, будки, сараи, ну, конечно, кучи строительных материалов, какие-то склады, ямы и так далее и так далее, есть там и деревянный домишко, что-то вроде сторожки, со сторожем, а перед домишком-то и сидит на досках эта собака. На досках, говорят, возле сторожки. Да… Собака потрясающая, хотя с виду — ничего особенного. Обыкновенная кутька, кутя, песик, как выразился Станко, одно ухо кверху, другое вниз, серая с черным, над глазами желтые пятна. Обыкновенный Заграй, или Дунчо, или там Лапай, потому что у обыкновенных собак имена обыкновенные. Надо думать, лаять умеет и сторожить тоже, иначе сторож бы ее не держал, а послал бы… прошу прощенья, в утиль, так сказать, на свалку. Она, видно, следит за всем, что происходит вокруг нее, следит и за детьми. И за Станко, да, и за его Станко… Лучше рассказать про собаку, чем сыпать анекдотами, новыми, старыми, с бородой, с усами. Дети, конечно, не такие дисциплинированные, как взрослые, вот они и надумали, что через стройку сократят себе путь на Долгую улицу, а так как это дети, то сторож не прогнал их с запретной и охраняемой территории, он только определил, где им ходить, даже собака их не трогает, не облаивает — так они и ходят в школу и из школы мимо собаки, и дорога эта намного короче, чем если бы они шли туда по Широкой и Плыткой улицам и обратно — по Плыткой и Широкой. Он слышал еще, что это Станко придумал более короткий путь. Станко шалун, но мальчишка с головой… Собака удивительная, что правда, то правда, и Станко тоже удивительный. «Отец, — говорил он ему уже не раз, — это правда. Поверь! Вот ты все высмеиваешь меня, не хочешь поверить. Пойдем посмотрим, сам увидишь! Собака всегда сидит на досках, когда мы проходим, и контролирует, считает нас, все ли мы идем. В прошлый раз, когда заболел Штефко, она ждала его на досках, позавчера, когда Матейовский опаздывал, она его тоже ждала и ушла только тогда, когда присчитала его к остальным ребятам — ну правда, отец, когда мы все пройдем, собака успокаивается, не оглядывается и уходит или ляжет и положит голову на руки — то есть на лапы — и смотрит, как там строят новый квартал». Славный мальчонка этот Станко! Это верно, в общем-то, дети нынче шустрее, чем были в свое время они, жена вот тоже так считает, Говорит, раза два-три она ходила со Станко на Долгую улицу и видела ее: собака действительно ждет детей, всегда посчитает, а потом спокойно ляжет или уйдет. Ему тоже надо как-нибудь сходить туда взглянуть на нее — любопытно все же, как выглядит такая собака, которая следит за тем, чтобы ребятишки аккуратно ходили в школу. И конечно, из школы домой. Не то чтобы следит, нет, это сильно сказано, но ей, видать, обидно, когда один опоздает, другой заболеет, третий останется в школе на дополнительные занятия, потому что отстающий, или для того, чтоб заниматься с отстающими. Ведь это потрясающе и исключительно, ведь можно даже сказать, что у этой собаки совести больше, чем у иных родителей. Недавно, рассказал Станко, сидит она на досках, смотрит, уши насторожила, следит. А дождь льет, все кругом мокрое, ветер рвет с деревьев листья, общипывает то, что на них еще с осени оставалось, на некоторых ведь остается; а пес, бедняга, смотреть жалко, говорит, весь облеплен мокрыми бурыми листьями. На стройке уцелели еще остатки какого-то сада, там клены, каштаны, разные деревья — вот оттуда на него, на беднягу, и налетело листьев, ветер облепил его, так сказать, визитными карточками осени, прошлогодней осени, до нынешней-то еще далеко. Ничего себе, хорошая осенняя картинка — весной! Мол, настоящий осенний мотив весной, так сказал Станко. И правда, как иначе об этом скажешь? Вот бы художники умели такое, умели бы вот так передать осень — в контрасте с весной! Сейчас человек редко бывает на природе, природа бежит, люди ее гонят, гонят, все хотят прогнать. Это здорово, потрясающе: мокрая собака, облепленная листьями — бурыми, красными, желтыми; ненастье, осень, а дело-то весной — собака ждет, волнуется, все ли ребята прошли через стройку, все ли, кто должен пройти. Вот так, прошу прощенья! Об этой собаке можно и поговорить, такое не часто встретишь! Собака — скотинка умная, совестливая. Она может и человека заставить задуматься, правильно ли он делает то или другое… В таком духе Матей Данко собирался рассказать про собаку и про своего Станко, ученика второго класса (обоих он считал потрясающими), собирался рассказать красиво, солидно, не спеша. Глядишь, кое-кому понравишься, опять же репутацию себе подправишь, а если и нет, то уж симпатии-то приобретешь. Это ведь получше, чем какой-то анекдот… Да ну их, анекдоты! Вот уж не интересуюсь. На это у меня ни памяти, ни времени, коллекционировать их, записывать, бывают ведь такие, что готовы сколько хочешь времени истратить на анекдоты, а некоторые сначала выслушают анекдот, а потом начнут придираться, выискивают в нем всякую гадость — и тебе же и пришьют.