Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Она лежала на голубом конверте, расправленная, гладкая, новая, под темно-серым свинцом.

Минуту они оба смотрели на новенькие десять крон.

— Мама, папа, мама, что там? — спрашивали мальчики. — Папа, подними меня! И меня!

— Да ничего такого там нет, — сказал Подгайский. — Ничего особенного, лучше пошли на улицу, прогуляемся.

Жена Подгайского постояла еще, посмотрела на десять крон, подумала и сказала:

— Это положила Ольга. Она торопилась и не успела их убрать. Деньги ей прислала тетя из Штявниц.

— Добро, — отозвался Подгайский. — Славная девочка.

Для жены Подгайского десять крон имели значение: на десять крон можно купить самые разные вещи — сто граммов масла, два литра молока, две-три булочки или сто пятьдесят граммов неплохих конфет, двести пятьдесят граммов колбасы на скромный ужин для пяти человек или немного овощей, цветной капусты, кольраби с орех, кочанчик салата, зеленого лука — его уходит очень много, даже слишком много, — редиска ни к чему, не успеет вырасти — уже червивая, — семь крон туда, две кроны сюда, полторы кроны туда, крону сюда, это стоит семьдесят геллеров за штуку, все надо распределить… Жена Подгайского вдруг засмеялась. Тонкие губы приподнялись, и между ними заблестели частые мелкие зубы.

— Чему ты смеешься?

— Сегодня утром я была на рынке, и — представь себе! — свежих овощей уже не было, только сидели на мешках несколько баб с прошлогодними. Они вынимали их из-под задницы и по полторы кроны продавали одну старую морковку и одну петрушку — по полторы кроны! Перед собой они ничего не положили, знаешь, как обычно — на полу или на прилавках. А прямо из-под задницы вытаскивали из мешков старую морковь, такую прекрасно засиженную…

Подгайский слушал, молчал и смотрел на новые, гладенькие десять крон. Конечно, десять крон — это десять крон и не больше того, но на них можно купить разные вещи: пару кружек пива, черный кофе, завтрак, сигареты, — несколько монеток по десять геллеров, по три геллера, по одному — всего несколько мелких, легких монеток и десять крон — фьють, и день — фьють, ничего от него не останется, только объедки, пустая банка, грязный обрывок обертки… На месяц он оставляет себе из зарплаты триста крон, десять крон на каждый день, совсем немного, имеет же он на это право, да и что на это купишь? Пиво, кофе, сигареты, дешевый завтрак, встретишься за едой с кем-нибудь из друзей, если нет десяти крон, значит, нет общества, людей, знакомых, друзей, это значит потерять контакт с людьми… Это значит потерянный день… Он рассеянно слушал жену.

— Бабы на рынке отвратительные, — говорила она, — деньги им так и сыплются. И совсем ни за что.

— Мам, пап, пап, мам, — не отставали сыновья, — что там? Пап, мам!

Подгайский поднял обоих сразу и издали показал им десять крон. Муж и жена обменялись улыбками, что они делают глупости, как будто ни разу в жизни не видели десяти крон, и при этом им обоим доставляло радость то, что у Ольги уже нет времени, она поглощена другими делами и деньги считает не целью, а только средством.

— Папа, пойдем!

Какая славная девочка, подумал Подгайский про Ольгу и сказал мальчикам:

— Пошли!

Пришли другие заботы, и про десять крон все забыли.

Спустя пять дней прибежала из школы Ольга, восьмилетняя девочка, положила на стол портфель и вынула из него сберегательную книжку, посмотрела на записанные в книжку сбереженные ею семьдесят крон. Все это молча, сосредоточенно, и на лице у нее была радость и озабоченность.

Мать смотрела на нее с улыбкой, младшие братья с любопытством, а отец, Франтишек Подгайский, — со страхом.

Ольга, захватив сберкнижку, выскочила в гостиную.

— Ну, мы пошли, — проговорил Подгайский. — В Петржалку!

— Ладно, — сказала ему жена. — Идите!

Вдруг в кухню вбежала плачущая Ольга. В левой руке у нее сберкнижка. Она держала ее за обложку. Ольга уже умела постоять за себя (изредка родители пресекали это, ведь она была их собственный, талантливый, сообразительный ребенок) и крикнула родителям:

— Куда вы дели мои десять крон? Мне подарила их штявницкая тетя, и я должна была положить их в банк! Товарищ учительница раздала нам книжки, чтобы мы принесли то, что накопили. Что я теперь принесу? Что положу в банк? Я так хотела положить новые красивые десять крон… Ты их взял, отец, ты, — Ольга повернулась к отцу, который уже держал обоих мальчиков за руки, — ты взял, ты, потому что куришь и пьешь, ты взял их у меня — и должен сейчас же вернуть мне такие же десять крон, иначе завтра я не пойду в школу.

Ольга расплакалась.

Подгайский не сдержался и тыльной стороной руки, пальцами ударил ее по щеке, залитой слезами. Ольга разрыдалась и бросила сберкнижку.

— Сейчас же подними! — приказал Подгайский. — Поняла? Сейчас же подними ее и убери!

Ольга с плачем прижалась к матери, обняла ее.

Рассерженный Подгайский отправился с сыновьями на прогулку. Он не разговаривал с ними сегодня, ничего им не объяснял, не читал нотаций, просто отпустил их побегать среди деревьев по траве, а сам задумчиво прохаживался, радуясь холодному ветру, который выдувал из него горячий гнев и мокрое, липкое расстройство. Через некоторое время он улыбнулся, не понимая, почему у него в голове мельтешат: «Квартиры… Свободный участок… Куплю… Продам… Продается… Куплю… Куплю… Разное… Куплю… Куплю бетономешалку… Куплю надгробный камень из черного мрамора… Срочно куплю дом — коттедж с 2—3 квартирами (всего восемь-девять комнат), с садом в Братиславе. Цена до 600 000. Предложения под девизом: „Плачу наличными. Взамен предоставлю квартиру“… Продаю по семейным обстоятельствам…» Вдруг Подгайский замер. Нет, это не просто примелькавшиеся слова, это слова, которые звучали в этом году, в марте, в апреле… «Плачу наличными!» «Цена до 600 000!» — а он вот дал пощечину Ольге из-за того, что забрал у нее десять крон, просто так, не подумавши, и на эти десять крон выпил две кружки пива и съел сто граммов чабьянской колбасы. Он задумчиво шагал по сухому тротуару. Холодный ветер дул ему в разгоряченное лицо, вертелся на сухой земле и поднимал с нее пыль и мелкий песок.

— Привет, коллега! — поздоровался его знакомый корректор из типографии, издали протягивая руку. — Привет!

— Привет!

— Привет!

— Гуляете?

— Да вот, гуляем понемножку. Хотя солнце еще не греет, для прогулок холодновато, но мы с женой решили пойти посмотреть, будет ли наконец весна или нет. По радио опять предсказывают похолодание…

Подгайский покачал головой.

— Тебе, выходит, радио не в счет.

— Да нет, почему же…

— Ну, конечно, — сказал Подгайский, — проверяешь погоду на местности.

— Что с тобой, Феро, — спросил его знакомый, — у тебя что-нибудь случилось? Ты явно не в духе. Вид, будто тебе надавали оплеух.