Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

— Но, луковка ты моя прелестная, душистая, что ты несешь?

— Знаю я эти словечки, луковичка — ха! Ах ты, старикан косолапый!

Ну честила меня так, что пыль столбом, еще почище, чем та смерть в костеле, что тут будешь делать?

— В таком случае, прощай! — сказал я ей и пошел из кухни, со двора и сам не знаю, как очутился на дороге.

— Держи, это тоже захвати с собою, вонючка старая! — крикнула она мне и швырнула на дорогу ножницы. Я хорошо слышал, как они, бедняги, лязгнули о камень.

Мне было очень стыдно, это уж точно, было обидно, это я тоже точно знаю, одного только я не знаю, сколько народу сбежалось туда, на дорогу перед ее халупой, сколько взрослых и сколько детей, так как мне некогда было считать их, я спешил убраться восвояси, знаю только, что было их там порядочно. Остановились даже двое парней, ехавших на машине с краном. Я даже не помню, как могло получиться, что я не поднял с мостовой своих ножниц. Так оставил их лежать, там они остались, а я скорее сюда.

— Сюда? Это почему же? — спросил сторож на стройке.

— Только не притворяйтесь! — сказал Мико. — Не притворяйтесь! Вы этой особе приходитесь, уж не знаю, кем вы ей приходитесь, может быть, братом или шурином — в общем, обоим нам следовало бы худое добрым покрыть.

— Что-что нам следовало бы?

— Худое добрым покрыть, — ответил спокойно Мико, но чтобы чего такого не случилось, отступил на несколько шагов и встал за штабель хороших новых досок. Тридцать, сосчитал он, да такие все хорошие… — И собака эта не ваша, она принадлежит той особе, той луковке, я видел, я заглянул в будку, не думайте, у меня глаз вострый! Той особе, которой я подстригал виноградную лозу, ну, не знаю точно, кем вы ей приходитесь — но вы мне скажите, зачем у собаки в будке выключатель и кожаный чехол от фотоаппарата? Тогда уж положили бы ей туда и фотоаппарат, и маленький радиоприемник — тот транзистор, и часы… Ну-ну-ну-ну, не кипятитесь!

Сторож сдержался, даже собаку не натравил, не перепрыгнул штабель досок, не схватил Мико за горло, он только поправил на глазу повязку, заляпанную известкой.

— Вы, пожалуйста, не притворяйтесь, а только доброе-то — наверх! — сказал Мико. — Завтра в это время я приду, мы сделаем учет и будем принимать товар, пусть не говорят, что в нашем доме вор и что он украл то и се…

На следующий день на стройке все было как всегда. Удивительная собака Рекс, как обычно, сидела на досках и считала мальчиков, все ли они идут в школу.

Потом явился Йозеф Мико со Смарагдовой улицы, из корпуса 4 «Б». Он не мог пройти дальше, собака не хотела его пропустить.

Из барака вышел сторож.

— Авоська у вас есть?

— У меня сумка, так будет лучше. Незачем показывать всем, что я несу.

— Лучше бы вам прямо с тележкой явиться.

— Это еще зачем?

— У Рекса мы нашли целый склад, — сказал сторож. — Булочки, рогалики, бутерброды с маслом, с колбасой, даже с салями, с гусиной печенкой, шкварками, — чего только нет! И две дохлые кошки в придачу… Давайте сумку!

— Вы только не кладите их туда! — сказал Мико и вынул из кармана пальто сумку для покупок.

— Чего?

— Этих кошек.

Сторож удалился и долго не возвращался.

Мико не мог утерпеть, ему нужно было, обязательно нужно поделиться с кем-нибудь, он повернулся к удивительной собаке Рексу:

— Рекс, слушай! Худое добрым покрыть — всегда дело хлопотное. Если бы ты знал, сколько мне еще перепадет неприятностей, пока все вернется в квартиру к Данкам.

Удивительная собака Рекс не любила слушать незнакомых людей и не хотела позволить, чтобы этот ее убедил, поэтому она в знак несогласия залаяла, но не зло, а просто так, чтобы слушать себя и чтобы последнее слово осталось за ней.

Сторож вернулся.

Мико покопался в сумке, все ли там, увидел в ней часы, транзистор и фотоаппарат и еще к ним тот самый выключатель.

— А вот это не надо! — Вытащил ножницы, подержал их, подбросил в руке, посмотрел пристально на них. — Это оставьте себе! Это хорошие ножницы, «золингенки» — и Бетка вам скажет, как вы должны подстригать ей виноградную лозу.

Он положил ножницы перед удивительной собакой на доски и ушел.

Перевод Н. Замошкиной.

В начале мая стояла хорошая погода, и Подгайский решил, что хорошо действительно всюду, когда посмотрел на открытку, которую прислал ему из отпуска товарищ: под горой, на широко раскинувшемся лугу, поодиночке и группами пасутся овцы, разбредясь по всему его пространству. Еще одна добавка к стопке, подумал он. Во всем у него был порядок. Возраст — тридцать восемь, жена — порядочная, самоотверженная женщина, дети, все трое, здоровые, умненькие, так что у него все в порядке и в семье и дома. У него есть книжные шкафчики, в шкафчиках полно книг, они стоят аккуратными рядами, а те, которые туда не вошли, стоят на шкафчике, рядом — стопка корреспонденции, в том порядке, как была получена: открытки, присланные из отпуска, из домов отдыха, путешествий, письма от родителей и от сестры, пригласительные билеты и повестки с напоминанием. Эта стопка будет расти в течение всего квартала, потом он ее разберет, пристроит, что куда, лишнее выбросит, нужное спрячет и — снова порядок… Как-то в апреле через открытое окно в гостиную ворвался ветер и разбросал всю стопку по полу. Тогда он взял в цеху строчку от набора, тяжелую, свинцовую — там на полу их много валяется, — и положил на бумаги как пресс-папье. Строчка ничем не примечательная, в ней слова — «довольно долго активно вмешивались, и поэтому действовали уже в других условиях; в половине июня» — совершенно ничего не значат, но строчка довольно тяжелая, вполне подходящее пресс-папье для такой вот стопки разной почты… Свинец темный, вида не имеет; может, он и выглядел бы интереснее, если бы его положить — на что бы такое его положить?.. На что бы такое, чтобы он имел вид? В самом деле… Подгайскому хотелось что-нибудь придумать, да ничего не приходило на ум. И что это должно было быть, что могло повысить в цене это пресс-папье? Но тщетно поломав над этим голову, он спрятал открытку в пиджак и на том успокоился. После работы собрался было положить открытку под свинцовое пресс-папье, но не положил.

— Что за десять крон тут лежит? — спросил он жену.

— Десять крон?

— Ну да, десять крон.

— Да где же?

— В комнате, на книжном шкафчике, где сложена почта.

— Там лежит десять крон? — изумилась жена Подгайского. Она в это время гладила мужу клетчатые носовые платки. — Не может быть.

— Иди сюда!

Тут все направились из кухни в гостиную: Подгайский, за ним его жена, за ней оба сынишки, Петрик и Палко, коренастые, в новых пальтишках, только что наряженные для гулянья. Подгайский молча провел жену к книжному шкафчику, показал ей сложенную почту и под свинцовым пресс-папье бумажку в десять крон.