Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

У нас холодно, и уже не переставая льют дожди.

Сестрин мальчик Янко уже потихоньку причиняет нам беспокойство. Если будет неуступчивым, пожалуй, натворит много зла. Может быть, уже сейчас жизнь подбрасывает ему удобный случай для того, чтобы было о чем потом сожалеть и что искупать.

Шлю тебе сердечный привет и пожелания всего доброго.

Дорогая Юлка!

Прими от меня несколько слов.

Живем тут в сырости, холоде и одиночестве. Плохая погода никого сюда не влечет, ведь и в хорошую сюда никто носа не кажет, похоже, что и хорошая погода отгоняла людей от нас и от нашей «недвижимости».

Должна сообщить тебе одну радостную весть. Был тут Янко, дней пять-шесть назад. Может быть, его тронула наша многолетняя терпимость и отречение от всего, мужнино и мое, потому что, явившись, он сказал: «Дядюшка, простите меня! Вы правы, у меня еще достаточно времени, гораздо больше, чем у вас, я не буду сюда пока лезть. Но если вы не против — как минет зима, я бы стал приводить в порядок сад и разбивать виноградник. Времени у меня немного, но, когда улучу свободную минуту, приду, помогу вам, да и потолкуем вместе, как нам лучше обработать «недвижимость». Порадовало меня это, и до сих пор меня не покидает это чувство.

Любош уже потихоньку поправляется, стал поживей, повеселей, чем был осенью. Любош… Смешно даже… Любош, такое детское, мальчишеское имя, слышу за ним щебечущий детский голос… Но до чего далеки мы от детских вещей, от детских голосов!

Муж — это клубок, сплетенный из самой разной проволоки. Я радуюсь, что победила его, собственно, я рада тому, что мы обе победили его, он потерпел два поражения — об этих двух я знаю точно. За все, что случилось между нами тремя, я должна быть, собственно, благодарна тебе, и скажу от души — я и впрямь благодарна. Не будь тебя, между нами могло бы все сложиться гораздо хуже. Пусть так, хотя я и сожгла себе голос.

И еще одно: не то чтобы мне до сих пор не хотелось жить, но сейчас мне — действительно хочется.

С сердечным приветом и пожеланием всего доброго к рождеству и Новому году.

Дорогая Юлка!

Прости, я снова подаю голос, хочу кой о чем тебе рассказать! Правда, я очень тебе благодарна, именно тебе, и очень обязана за все, что стало между нами — тобой, Любошем и мной. Я нахожу в этом радость, особенно с тех пор, как мой племянник, сестрин сын Янко, отвез Любоша в лечебницу. Представь себе, произошла такая банальная штука! Удивительно банальная! Трудились мы все вместе в саду, и Янко скатил на ногу Любошу большой камень. Не бог весть какой у Любоша перелом, довольно легкий, но к своим старым ногам ему следовало бы относиться гораздо внимательнее, особенно если уж издавна камням случается скатываться по склону. А в тот самый день, еще до того, как приключилась эта банальность, сидели мы на лавочке под орехом — какое-то время и я там была, и Любош сказал Янко: «Не упорствуй уж так с этой «недвижимостью»! Погляди, твоя тетя больна, тяжко, неизлечимо больна долгие годы. А как бы я мог за ней ухаживать, опекать ее, не будь этой «недвижимости»? Имей уважение к ее страданиям, имей уважение и ко мне! Думается, это не так уж плохо будет с твоей стороны». Янко ответил ему, что он всех уважает, и с тех пор, как муж в лечебнице, ходит сюда каждый день и ухаживает за мной. Он очень внимателен, все-то его занимает, правда, он очень внимателен, хочет, дескать, узнать, усвоить весь мой режим, чтобы не мешать мне, чтобы не прийти невпопад, когда мне хочется побыть одной, когда хочется отдохнуть или прилечь. Не знаю почему, но мучит меня подозрение, не свалил ли мальчик Янко на ногу мужу Любошу камень с умыслом, куда худшим, чем просто сломать ему ногу, — и мне приходится очень бороться с собой, чтобы не уверовать в это. Было бы ужасно, будь оно так. Но думается, у мальчика Янко достаточно разума, он бы этого себе не позволил, это бы все равно ему ничего не дало.

Знаю, Любош наконец решился подарить усадьбу «Над дорогой» Янко, и мне только немного досадно, что я его к этому вынудила. Конечно, у Любоша нашлось бы кому эту «недвижимость» подарить, и у него большая родня, хотя никому из них не так плохо, чтобы уж очень зависеть от этого. Я рада тому, радуюсь, как дитя.

Писать мне уже довольно трудно, это письмо я складываю как-то так, по кускам, и, быть может, оно послед-нее. У меня такое чувство: ведь, собственно, между людьми, о которых тут речь, дела улаживаются, и вскоре, как только Любош вернется из лечебницы, все окончательно образуется. Пишу тебе из благодарности и уже не задаюсь вопросом — нормально ли это? Думаю, немного благодарности — это самая что ни на есть нормальная вещь, по крайней мере так должно быть.

Если случится тебе заехать в наши края, навести меня!

Сердечный тебе привет.

Дорогая Юлка!

Прости меня за эти строчки! Только сегодня вспомнила, только сегодня. Видишь, какая у меня дырявая голова. У тебя сегодня именины, дорогая Юлка, и позволь пожелать тебе по этому случаю много здоровья, счастья и спокойствия в жизни! Всегда вижу тебя такой, какая ты была, когда мы виделись в последний раз. А это уж так давно! Оставайся такой же!

Поздравляю тебя.

Дорогая Юлка!

Извини меня, прошу тебя, не сердись! Уж и впрямь не помню, когда, собственно, твои именины. А сегодня, кажется, день Юлии, так еще раз, если позволишь, хочу поздравить тебя. Ведь, возможно, изменился календарь. Меняют его, двигают имена из стороны в сторону, только несколько почитаемых имен оставляют в покое. А такое имя, как твое, перетаскивают туда-сюда, к таким именам ни у кого нет почтения.

Любош все еще в лечебнице, с этой ногой дела у него осложнились, но сестрин сын Янко обо мне хорошо, насколько вижу, хорошо обо мне заботится, даже можно сказать…

— Вы из уголовного розыска, знаю, ничего мне не говорите, я все знаю! — сказала в ужасе Юлка мальчику Янко, когда тот принес ей начало последнего письма и восемь квитанций с адресатом: Юлия Бакайова, Братислава, Смарагдова улица, 4 «Б». — Прошу вас, ничего мне не говорите! Вы сказали, что там в Старых садах в усадьбе «Над дорогой» Мартушка при странных обстоятельствах была обнаружена мертвой и что там уже работает уголовный розыск? Да, Мартушка мне писала, тут ее письма, Вот они, к вашим услугам. Их восемь. Но я бы вам еще кое о чем рассказала, если позволите. Я пачкаться с этим не стану, хотя эта «недвижимость» и моя, Любош подарил ее мне многие годы назад. Я пачкаться с этим не стану, пусть «недвижимость» приберет к рукам кто угодно! — Она покачала головой, успокоилась. — Детские вещи, детские голоса! Ах! Опять будут расходы, заботы, возня! Бедная Мартушка! Но знаете, спросите ее племянника, этого мальчика Янко, не стала ли тетя Мартушка ему помехой! Да и этот дядюшка Любош! Янко бы мог вам обо всем рассказать лучше меня. Наверняка думал, что только ради нее дядя Любош не хочет выпускать из рук эту «недвижимость». Его, его спросите! Он бы вам и о том мог рассказать, как было дело с дядей Любошем и с тем самым камнем, а может, и о том, почему тетя Мартушка ни с того ни с сего вдруг померла. А… а бедная Мартушка, она-то ведь знала, что эта «недвижимость» моя, знала небось, но разве я могла ее такую, потерявшую голос, прогнать с этой «недвижимости», нет, не могла. А… а она-то прикидывалась, будто не знает, что да как с этой «недвижимостью», и… и так страшно кричала на меня своим сожженным голосом… а как теперь ей, бедняге, кричать и на кого ей кричать! Но прошу вас, садитесь!