Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Утром на улице уже не было так приятно, как в Каролькиной жаркой квартире. Тянуло холодным — даже не ветром, а, скорее, сквозняком, будто кто-то на нашей земле просто так, озорства ради, пораскрывал все двери и окна, этот сквозняк дырявил мне лицо и руки мелкими холодными каплями.

Какие-то минуты стоял я у газетного киоска за сигаретами и газетами, довольно долгие минуты. Такие минуты мне всегда кажутся долгими, но я даже про себя не ворчу, как другие покупатели. К чему? Ничего ведь не выворчишь. Такие минуты от этого не сократятся, а, напротив, продлятся — если, конечно, среди покупателей не вспыхнет перебранка, свара, — да и потом, я люблю глядеть на широкий выбор газет, журналов и сигарет, втиснутых за стекла витрин. Разве это не прогресс, подумал я, когда в наличии столько печатной продукции, втиснутой за стекло, но как втиснуть ее в себя? И когда? Меня бы на то не хватило, поэтому я отбираю ассортимент — пусть неширокий, узкий, но, я бы сказал, солидный… Подошла моя очередь, «солидный ассортимент» вместе с сигаретами я сунул в портфель, где была пижама и туалетные принадлежности. Каролька — каротелька, решил я, иной раз можно и потворствовать своему желанию отведать такой морковной сладости…

Я пошел в ближнее кафе «Спорт» завтракать.

Кафе было почти пустое, утренних посетителей в нем было мало, командировочные уже позавтракали.

Впрочем, дома завтракают и такие, как я, думалось мне, их обслуживают сонливые жены, а то и всякие Карольки — но в основном они обслуживают себя сами. Это дешевле, хотя и не так приятно. В «Спорте» чище, элегантнее. Что хорошего, если завтракаешь с собственной женой? Та только брюзжит: «Боже, как хрупает у тебя на зубах это сало!» А что еще оно может делать? Разве сало способно рождать какие-то небесные звуки? Ну и пусть себе хрупает! Ох, жены, собственные жены… Даже у такой собственной жены, как пани Брежная, и то дела неважнецкие, да и вообще неизвестно, обслуживает ли она еще своего мужа. Она-то всегда его обслуживала, а вот он ее — редко, очень редко, только тогда, говорят, когда бывало лунное утро. Тогда был ее день, тогда якобы она даже на работу не выходила, оставалась дома — и Брежному приходилось ее обслуживать… Чего только люди не навыдумывали и все еще продолжают выдумывать! Пани Брежная еще вполне хороша, Брежному бы увиваться вокруг нее, но кто знает, вокруг кого он увивается и где? Говорят, между ними кошка пробежала, они даже не разговаривают, молча обходят друг друга, последним лунным утром, говорят, он обслужил ее очень даже небрежно, спешил якобы на самолет… Пани Брежную, говорят, это очень уело… Конечно, что хорошего, ежели такое лунное утро выпадает на день служебной поездки. Удивительно, что даже пани Брежная не в состоянии понять всю сложность и серьезность такого момента… Она недостаточно гибкая. Впрочем, женщины достаточно гибкие только тогда, когда они — не собственные жены. Если женщина стала собственной женой и к тому же еще умудряется остаться ею надолго, она утрачивает гибкость… Пани Бакайова тоже ее утратила и, пожалуй, давно. Мужа она уж не обслуживала, вдовствовала, а вот почему она открыла газ, остается загадкой. Чего только о ней не болтали, а может, и продолжают болтать. Отчаялась, бедняга, но из-за чего? А может, из-за того, что уже никогда никакого мужа ей обслуживать не придется? А из-за чего другого она могла бы отчаяться? Не баба была — кремень!.. А те две женщины? Те сестры? Пани Микульцова и пани Ремпова? У них тоже нету мужей… Впрочем, есть, но кто знает, где они? Эти пани обслуживают уже только обожателей! Да ведь с теми нет никакой стабильности! Пани Подгайская обслуживает мужа… хотя нет — она уехала куда-то работать, Подгайский теперь сам себя обслуживает. Та же картина и с другими собственными женами… А, ну их к богу! Пускай себе работают, коль думают, что так оно лучше! Больше всех не повезло этой бедолаге пани Блажейовой, зрячей ей уж не быть, ее обслуживают муж, сын и, возможно, эта девчонка, Бела, которая дала уже всему свету понять, что умеет улежать на постели и не свалиться… Гулданова, Файтакова, Павловская, Данкова, Тихая — те все уже где-то работают, и пусть даже пользы от их работы почти никакой, это неважно, главное, чтобы они сознавали, что без их работы земной шар не вращался бы так, как положено, и чтоб их рабочее время распределялось со смыслом: сварить два-три раза кофе, поболтать, сделать покупки…

— Что вам угодно? — от таких и подобных раздумий оторвала меня очень красивая, черно-белая официантка, в «Спорте» новенькая, она удивила, а то, пожалуй, и ошеломила меня прелестью, когда очаровательно и вся благоухая склонилась ко мне. — У нас есть…

— Что у вас есть? — нашел я в себе силы спросить.

— Все, что хотите!

— Все, что хочу?

— Да, уйма всяких вещей! Я принесу вам меню.

— Нет, не надо, спасибо… Мне бы только одну вещь — яичницу с ветчиной, пиво и черный кофе!

— Вот уже три вещи, а хлеб или булку?

— Хлеб.

— Вот и четыре… Пожалуйста!

Официантка очаровательно выпрямилась и ушла, сверкая великолепно изваянными очулоченными икрами и очень округлыми, прекрасными бедрами.

Я обрадовался. Хороша… Черт подери! Новенькая… И до чего общительная… Эта и до греха доведет своими разговорами. Хотя тебе и неведомо, как она спала, как умывалась, что делала, прежде чем обрела такой облик. Уж эта обслужит лучше, чем Каролька, и лучше, чем пани Микова, у нее все будет как нельзя более вкусно.

Я хотел было вынуть из портфеля отобранный ассортимент печатной продукции, но совершенно машинально потянулся к карману пиджака и вытащил мини-календарик.

Бедняга, он был изрядно обтрепан, во многих местах загнут — год ведь был уже на исходе.

Я отыскал пятницу и субботу, сделал стрелку через черту, разделявшую в календарике дни, одно острие стрелки я воткнул в пятницу, другое — в субботу и под стрелкой приписал — «морковный гарнир». Вполне достаточно, подумал я, вот так, коротенько. И годы спустя такая заметка, такая мини-заметка поможет мне восстановить в памяти, где и с кем я был с субботы на пятницу, то бишь с пятницы на субботу. Никто мне не сумеет доказать, никто не убедит меня, что я был где-то не там и не с тем… а впрочем, кому убеждать, кому что доказывать? Мне? И зачем? Да, определенно есть смысл вот так все помечать — сжато и коротко. Несомненно, есть! — уверял я мысленно самого себя. Несомненно, есть! А если и нет, то, возможно, будет! Разве человек знает, когда и где ему такое алиби пригодится… А вдруг кто-нибудь возьмет да и спросит: «Где ты был с пятницы на субботу?» Мини-календарик, запись — и ты всегда сможешь сказать, что за ужином съел морковный гарнир и от него тебе сделалось плохо, ты лечился, из гостиницы и носу не казал. Так-то лучше всего… Суббота, кроме вколотой стрелки, была у меня совершенно чистая, пустая, белая полоска бумаги. Для коротких записей тут места достаточно, сюда войдет что угодно и кто угодно, а если эта полоска бумаги и останется чистой, тоже ничего не случится, ровным счетом ничего. Да и что бы случилось, пройди суббота без встреч, без разговоров, без событий, вообще — без меня? Ничего, все было бы, как оно есть, а возможно, даже лучше, а если и не лучше, то, во всяком случае, вполне хорошо. Временами смотрел я в окно — окна в «Спорте» широкие, высокие, с видом на улицу. Недурственно, что сегодня так мало машин, а те, что проходят, движутся как-то робко, словно не зная куда. И в самом деле — куда? В такую-то вот ноябрьскую субботу? В деревню, к родственникам, к своим? Своих у меня немного — отец живет у нас, а он вполне заменит родственников и целому такому городу, как Братислава. К жениным? Ох! Эти хоть и рассеяны повсюду, но ты почему-то везде на них натыкаешься, и все они вечно стонут, говорят о болезнях, о смерти, о тяготах жизни — будто где-то жизнь складывается из одних только легкостей и удовольствий! Говорят о машинах, о собственных домиках, о похоронах, о том, кто умер, у кого кто родился, кто собирается умирать, кто родить, кто жениться, выходить замуж, у кого рак, кого хватил инфаркт… Что приятного слушать все это, уж так близко знакомиться с круговоротом материи. Это примитивно, натуралистично, человека это ничуть не бодрит, ничуточки…