Мо Янь - Лягушки

– Тетушка, вы потихоньку мне это снадобье дайте, я его приму, и ни один злой дух не узнает, – не отставала Ван Жэньмэй.

– Ты, похоже, туго соображаешь, деточка. Я с тобой еще поговорю, но вообще нет такого снадобья, а если бы и было, дать его тебе я бы не смогла! Тетушка – коммунист, член постоянного комитета НПКС, зампредседателя руководящей группы по планированию рождаемости, неужто первая нарушать закон стану? Вот что я вам скажу, тетушка хоть и подверглась несправедливостям, но человек верный красному цвету и никогда его не переменит. Родилась человеком партии, а по смерти станет ее духом. Куда партия направит, туда и устремлюсь! У тебя, Сяо Пао, жена плохо соображает, ей все равно – жар от золы или жар от огня, надо бы тебе осознать ситуацию, чтобы глупостей не натворить. Нынче некоторые тетушку извергом прозвали, «живым Янь-ваном» [46] Янь-ван – владыка ада. , так, по мне, это и почет! Для тех, кто рожает согласно планированию, тетушка, что называется, «воскуривает благовония и принимает омовения», чтобы принять роды; а тех, кто беременеет сверх запланированного, быстро прихлопнет – никому ускользнуть не удастся!

Спустя два года, на двадцать третий день последнего лунного месяца, когда провожают бога домашнего очага [47] Проводы бога домашнего очага Цзао-вана на небеса для отчета о делах семьи за год – обязательная часть предновогодних приготовлений. , у меня родилась дочка. Двоюродный брат Угуань доставил нас домой из здравпункта коммуны на мотоблоке. Перед отъездом тетушка сказала мне:

– Я твоей жене контрацептивное кольцо уже поставила.

– А почему без моего согласия? – раскутав шарф, возмутилась Ван Жэньмэй.

– Давай, закутайся как следует, племянникова женушка, – велела тетушка, сдернув с нее шарф, – не то простынешь. После рождения ребенка ставится кольцо, это неукоснительное распоряжение комитета по планированию рождаемости. Если бы ты вышла за крестьянина и первой родилась девочка, через восемь лет можно было бы снять кольцо и рожать второго. Но ты вышла за моего племянника, а он офицер, в армии все строже, чем на местах: превысивший ограничение рождаемости подлежит увольнению подчистую и возвращается домой заниматься сельским хозяйством, так что ты больше и не думай рожать. Стала женой офицера, придется платить за это.

Ван Жэньмэй разревелась.

С крепко укутанным в шинель ребенком на руках я вскочил на мотоблок и скомандовал Угуаню:

– Пошел!

Плюясь черным дымом, мотоблок покатился по неровной сельской дороге. Ван Жэньмэй лежала в кузове под целой кучей одеял, и от страшной тряски ее всхлипывания разносились искаженными и переиначенными.

– На каком основании без моего согласия… взяли поставили кольцо… Почему родишь одного ребенка и больше нельзя… С какой стати…

– Прекрати ныть! – не выдержал я. – Это государственная политика!

Она разрыдалась еще сильнее, и из-под одеял показалась ее голова – лицо бледное, губы синие, соломинки на волосах.

– Какая государственная политика, это все местная политика твоей тетушки. Народ говорит, в уезде нет таких строгостей, это твоя тетушка выслуживается, в начальство метит, неудивительно, что все ругают ее…

– Помолчала бы ты, – сказал я. – Есть что сказать, вернемся домой и скажешь, а то ведь на смех поднимут, всю дорогу ревешь.

Она одним рывком сорвала одеяла и села, уставившись на меня:

– Кто на смех поднимет? Кто посмеет?

По дороге мимо нас то и дело проезжали люди на велосипедах. Задувал сильный ветер с севера, землю покрывал иней, занималась красная заря, вырывавшиеся изо рта клубы пара тут же украшали узорами инея брови и ресницы. Я смотрел на бледные растрескавшиеся губы Ван Жэньмэй, на ее растрепанные волосы, на остановившийся взгляд, казалось, этого больше не вынести, и стал по-доброму успокаивать:

– Ну будет, никто тебя на смех не поднимет, быстро ложись и закутайся, заболеть в первый месяц после родов – дело нешуточное.

– А я не боюсь! Я – зеленая сосна на вершине Тайшань [48] Тайшань – священная гора в провинции Шаньдун. , «не страшны лютый холод, ветер и снег, ведь в груди восходящее солнце навек!» [49] Слова одной из арий «образцовой революционной оперы» «Шацзябан».

– Знаю, ты можешь, ты героиня! – горько усмехнулся я. – А еще думаешь второго рожать. Здоровье потеряешь, как рожать-то будешь?

Глаза у нее вдруг заблестели, и она радостно проговорила:

– Так ты согласен на второго? Это ведь ты сам сказал! Угуань, слышал? Свидетелем будешь!

– Ладно, буду свидетелем! – донесся спереди хриплый голос Угуаня.

Она послушно легла, закуталась одеялом с головой и проговорила оттуда:

– Сяо Пао, только ты не говори, что твои слова не считаются, скажешь так, уж я тебя и поколочу.

Когда мотоблок приблизился к маленькому мосту на околице деревни, там, загораживая нам путь, пререкались два человека.

Одним из них оказался мой одноклассник Юань Сай, а другим – деревенский умелец по глиняной скульптуре мастер Хао.

Мастер Хао держал Юань Сая за запястье.

Тот вырывался и кричал:

– Отпусти руку! Отпусти!

Но как он ни вырывался, у него ничего не получалось.

Спрыгнув с мотоблока, к ним подошел Угуань:

– Что случилось, господа хорошие? С утра пораньше силой меряетесь?

– Очень кстати ты, Угуань, вот и рассуди, – сказал Юань Сай. – Он толкал свою тележку впереди, я обгонял его на велосипеде. Он изначально держался левой стороны, а я объезжал справа. И когда я почти поравнялся с ним сзади, он резко вильнул задом и повернул направо. Хорошо, у меня реакция отменная, руль из рук выпустил и спрыгнул на мост. Иначе так вместе с велосипедом и грохнулся бы. Земля нынче промерзла, если бы не убился, то покалечился бы точно. А дядюшка Хао винит меня, что я его тележку с моста столкнул.

Мастер Хао не возражал, он лишь вцепился в запястье Юань Сая и не отпускал.

С дочкой на руках я выпрыгнул из кузова. Стоило встать на землю, как сильно схватило сердце. Ну и холодина нынче утром.

Ковыляя по мосту, я увидел груду разноцветных глиняных кукол. Какие разбиты, какие целые. У восточного края моста на льду валялся старый велосипед с прикрепленным сбоку желтым флажком. Я знал, что на нем вышиты три иероглифа «сяо бань сянь» – «маленький полунебожитель». Этот человек с детства был странным, а когда вырос и впрямь стал необыкновенным. Он мог с помощью проволоки достать гвоздь из коровьего желудка, умел кастрировать свиней и собак, но лучше всего владел искусством Ма И читать по лицу [50] Основы этого искусства изложены в «Ма И шэнь сян», сочинении даосского монаха эпохи Сун (960-1279). , геомантией фэншуй, восемью триграммами Ицзина. Вот его в шутку и прозвали «маленьким полунебожителем». Он пошел дальше, отрезал кусок желтой материи, вышил на нем эти иероглифы, укрепил на багажник велосипеда, и на ходу этот флажок похлопывал на ветру. Приехав на рынок, втыкал его на прилавок, и дела у него шли успешно.