Джереми Дронфилд - Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

Поезд задрожал. Пар и дым из трубы локомотива густым туманом стелился в морозном воздухе. Наконец под грохот сцепок и скрежет колес состав сдвинулся с места, увозя с собой четыре тысячи человеческих душ [455] В этот день из Гляйвица отбыло четыре поезда с заключенными из разных лагерей, подчиненных Освенциму, помимо Моновица. Заключенных из Моновица рассадили по разным составам, отправлявшимся в концентрационные лагеря Заксенхаузен, Гросс-Розен, Маутхаузен и Бухенвальд (Czech, Auschwitz Chronicle , c. 797). . Паровоз набирал скорость, и ветер, выстуженный до двадцати градусов ниже нуля, гулял по открытым вагонам.

Холокост перечеркнул Европу крест-накрест бесконечными перегонами железных дорог под аккомпанемент душераздирающих стонов измученной машинерии. Колеса скрежетали о рельсы, сцепки взвизгивали от толчков; постоянное шипение, вой, стук и грохот стальных ящиков на металлических рельсах сливались в бесконечную невыносимую музыку.

Густав покачивался из стороны в сторону вместе с составом. Он сидел, подтянув колени к груди, и прижимал к себе Фрица, пытаясь защитить от пронизывающего холода.

После отъезда из Гляйвица их поезд отклонился от остальных трех и двинулся на юг, а те – на запад. На следующее утро он остановился и подобрал еще несколько сот заключенных из лагеря Шарлоттенгрубе [456] Czech, Auschwitz Chronicle , c. 791. , прежде чем пересечь границу Чехословакии. Несмотря на предупреждение блок фюрера, Густав иногда выглядывал за борт вагона, чтобы оценить, насколько далеко они продвинулись, и обращал внимание на города, которые они проезжали. Больше поезд не останавливался, но ехал до ужаса медленно, и на пересечение Чехословакии ушло две стылых ночи и один день.

Заключенным сообщили, что их везут в концентрационный лагерь Маутхаузен. Австрийцев мысль о нем привела одновременно в восторг и ужас. Маутхаузен славился жестокими порядками, но он находился в Австрии, в красивой холмистой местности близ Линца. Австрия! Густаву и Фрицу предстояло вот-вот оказаться на родной земле – впервые за прошедшие пять лет.

И там совершенно точно погибнуть. В Маутхаузене у них не будет системы поддержки, которую они выстроили в Освенциме, а режим там, как известно, куда суровей.

Получалось, что настало время бежать. Пока Густав прокручивал все это у себя в голове, среди заключенных началось какое-то шевеление. Еще один умер; истощение, болезни и переохлаждение убивали их одного за другим. Товарищ умершего стащил с тела брюки и куртку и натянул их поверх собственной одежды в попытке немного согреться. Тело передали по вагону и сгрузили в угол вместе с остальными, тоже раздетыми до белья и затвердевшими на морозе. Этот же угол служил уборной и даже на холоде источал невыносимую вонь.

Благодаря смертям у остальных заключенных появлялось место, чтобы сесть. Густав оглядел унылые лица своих спутников, черные круги под глазами, скулы, обтянутые кожей, над впалыми щеками. Некоторым удалось приберечь часть пайка и сейчас, на четвертый день пути, они доедали последние крошки. У Густава и Фрица еды больше не осталось. Густав уже чувствовал, что силы покидают его: словно вода по капле подтачивала в нем волю к жизни. Он мог думать только об одном: о побеге.

– Скоро придется бежать, – тихонько шепнул он Фрицу. – Иначе будет слишком поздно.

Если ночью попробовать перебраться через борт, охранник их, скорее всего, не заметит. Вскоре они окажутся в Австрии, и язык перестанет быть проблемой. В гражданской одежде они смогут добраться до Вены и там найти убежище.

– Олли или Линши позаботятся о нас.

– Хорошо, папа, – согласился Фриц.

В ту ночь они проверили бдительность конвоира: с помощью нескольких друзей подняли из угла вагона мертвое тело, перевалили его через борт и выкинули на насыпь. Тело скрылось в темноте, они подождали окрика из сторожки, выстрелов… но ничего не произошло. Это облегчало дело. Оставалось только дождаться, пока они пересекут границу с Австрией.

К утру поезд добрался до Лунденбурга [457] Ныне Бржецлав, Чехия. , всего в нескольких километрах от австрийской границы. И там, к их вящему разочарованию, остановился. Час шел за часом, но поезд стоял. Осторожно выглянув за борт, они увидели, что весь состав окружен СС. Только вечером паровоз наконец двинулся снова и въехал с чешской территории на австрийскую. Момент настал. С каждым следующим километром ситуация в вагоне становилась все плачевнее, скатываясь в дикость. Некоторые их спутники от голода дошли до такого состояния, что готовы были придушить соседа за корку хлеба. Жертвами холодов, голода и убийств в день становилось по восемь-десять человек, трупы которых сваливали в углу.

Фриц толкнул отца в бок.

– Папа! Проснись! Пора!

Густав с трудом разлепил веки и попытался встать. Однако это ему не удалось; закоченевшие мышцы слишком ослабели. Он посмотрел на умоляющее лицо Фрица и сказал:

– Я не могу.

– Ты должен, папа. Надо бежать, пока еще можно.

Но никакие слова Фрица не могли его поднять.

– Тебе придется бежать одному, – слабо пробормотал Густав. – Оставь меня и беги.

Фриц замотал головой, потрясенный самой этой мыслью. Если хочешь жить дальше, тебе придется забыть отца . Так сказал ему Роберт Сиверт когда-то в Бухенвальде. Это было невозможно тогда и точно так же оставалось невозможным теперь.

– Ты должен бежать, – настаивал Густав. – Я не могу – я стар, мои силы на исходе. Беги, сейчас же – молю!

– Нет, папа. Ни за что.

Фриц снова сел и обхватил отца за плечи рукой.

С приходом рассвета они увидели, что едут по знакомым заснеженным предместьям Вены. Поезд миновал северный берег Дуная и в ярком свете дня въехал в северный пригород, а потом пересек реку и Леопольдштадт. Им удалось высунуться из вагона и увидеть, как пролетел мимо, до обидного близко, их родной дом. Через западную оконечность Пратера поезд выехал на Дунайский канал и покатил дальше, мимо западных пригородов, через поля.

Ближе к полудню они миновали городок Санкт-Пёльтен, а после обеда добрались до Амштеттена, где поезд остановился. До Маутхаузена оставалось не больше сорока километров.

Когда наступила ночь, движение возобновилось.

Густав снова стал просить Фрица бежать.

– Ты должен, иначе будет слишком поздно. Пожалуйста, беги, Фриц! Пожалуйста!

Фриц сдался. Он знал, что боль от этого поступка никогда его не отпустит: «После пяти лет, в которые наша судьба была едина, мне пришлось оторваться от отца», – с мукой вспоминал потом он.

Поезд разогнался до обычной скорости. Фриц встал и с отвращением сорвал с себя полосатую пижаму с еврейской звездой и лагерным номером, бросил в сторону шапку. Он в последний раз обнял отца, поцеловал его, а потом, с помощью друга, вскарабкался на борт вагона.