София Синицкая - Cистема полковника Смолова и майора Перова

До самого лета баба Паня водила деушек на охоту. В июне возобновились поставки продовольствия — на Мшаву пришли обозы с мукой и растительным маслом. Зэчки-ударницы заканчивали строительство новых бараков, занимались прополкой грядок.

Калибанов гулял с Тонечкой по земляничным полянам около свежих могил. Он затаил злобу на Васю, не хотел принимать во внимание, что охранник своим самоуправством спас людей от голода. «Непроверенный целовек, политицески сомнительный целовек», — шипел Калибанов. Теперь, когда пришли обозы и стало ясно, что начальство ВСРУЛа сменило гнев на милость, ему хотелось бы избавиться от Васи.

Калибанову казалось, что каким-то тайным образом, сама собой, система полковника Смолова и майора Перова потихоньку внедрилась во мшавский распорядок. Теперь всё будет хорошо, уже было хорошо, вон и Фэ перестала сшибать рюхи и бегать на болото, с большим животом, в шубе, сидела на лавочке и грелась на летнем солнце.

Машенька линяла, стала слабой, жалкой, беззащитной. Шкурка сходила клоками, а не чулком. И-Тин сказал, что удава надо выкупать, целый день носил из Невы воду, кипятил её, наполнил ванну. Можно было, конечно, обратиться за помощью к Наримановичу, но маленький шустрый китаец героически таскал вёдра сам.

Нариманович продавал воду: несколько раз в день привозил её с реки в удобных санках. Жильцы нижних этажей за водой не ходили (Вера Сергеевна обзывала их распустившимися недисциплинированными лентяями), они нанимали дворника-водовоза, без особого сожаления расставаясь с нужными вещами и ценными безделушками, которые выбирала по своему вкусу дворничиха Гуля.

Гуля хозяйски расхаживала по загаженным спальням и гостиным, протирала тряпкой и складывала в мешки вазы, часы, подсвечники. В мирное время она мыла полы в этих квартирах, с восхищением разглядывала роскошные детали мещанского быта, все эти статуэтки и расписные чашечки на этажерочках. Теперь «роскошь» была совершенно доступна — люди всё отдавали за кусок еды, за воду, за дрова. На толкучке Гуля меняла роскошь на продукты, кормилась сама, кормила жильцов и своего Наримановича.

Вера Сергеевна обзывала Гулю мародёршей, Гуля на неё не обижалась, всегда с ней здоровалась. Суровая коммунистка колотила ломом по лестничным ступеням и на «здравствуйте» не отвечала. Ей было противно и завидно, ей совершенно нечего было менять.

На толкучку дворничиха тащила всё, кроме часов. Часы она оставляла себе и вскоре дворницкая стала напоминать антикварную лавку — куда ни глянь, везде стояли и висели старинные часы. На стенах качали маятниками и чётко отбивали такт резные Генри Мозеры, им вторили настольные часы с амурами и отдыхающими пастушками. Перед сном дворники заводили свои часы специальными ключиками, подтягивали гирьки на цепочках, смотрели, как крутятся таинственные колёсики и бьют молоточки по гонгу и струнам. Плясал огонёк керосинки, по стенам дворницкой двигались странные тени...

Страдалицу Машеньку опустили в воду, она ушла на дно, тихо лежала, старая кожа отстала, упругое тело засветилось, начало переливаться красным, зелёным, жёлтым.

Приближался Новый год. Ходили к дедушке на Смоленское кладбище, наломали еловых веток. Дома Маруся повесила на ветки игрушки — ватных мышек и зайчиков, Машенька пробовала их язычком.

К Марусе пришёл одноклассник Виталик, с ним была его младшая сестра Марта. Их мама болела, неважно себя чувствовала, она разрешила детям встретить Новый год у Цветковых. Анна Гермогеновна посадила гостей к печке, объяснила, как вести себя с Машенькой. Марта старалась держаться от змеи подальше, а Виталик был совершенно зачарован её мощью и красотой.

Инженер Крупов привёз дрова — во двор въехал грузовик, водитель кидал в снег поленья, Нариманович таскал их наверх, сложил целую поленницу, должно было хватить на месяц. Крупову не понравились гости — он хотел встретить Новый год без посторонних, поесть каши с салом, выпить водки, подремать с Машенькой на плече и Марусей под боком, потом пойти к голубям-засранцам и жарко кусать плечи Анны Гермогеновны. Чужие дети его раздражали, хотя ничем не выдавали своего присутствия — поев риса, спали около тёплой печки.

Крупов ушёл к себе на четвёртую линию, на лестнице угостил махоркой Веру Сергеевну, сказал: «С наступающим!» Около полуночи Анна Гермогеновна разбудила детей, вывела их из квартиры и спустила к дворницкой. «Сейчас будет новогоднее чудо! Слушайте!» Дети прислонили головы к двери, от которой пахло едой. Всё было тихо. Вдруг раздалась мелодия — одна, другая, третья. Казалось, будто за дверью растёт музыкальное дерево, его ветки тянутся, переплетаются, звенят. Потом торжественно загремело, забомкало. Настал новый, 1942 год.

Виталик и Марта ждали, когда придёт мама, она обещала забрать их, когда ей станет лучше. Судя по всему, лучше не становилось, дети сидели у Цветковых уже несколько дней. Анне Гермогеновне было жалко скармливать им еду, тратить на них воду. Она повела Виталика и Марту домой, мать спала в кровати вечным сном. В квартире кто-то побывал — шкафы были распахнуты, многие вещи исчезли...

Обнаружив, что Аня взяла чужих детей, Крупов впал в бешенство. Он очень уставал, работая над оборонными изобретениями и выдвигая рационализаторские предложения. В его квартире взрывной волной выбило стёкла, он рассчитывал жить пока у Цветковых, чужие ему мешали. Не смущаясь присутствием Виталика и Марты, Крупов кричал, что не сможет всех прокормить. Анна Гермогеновна отвечала, что если голубка снесла только одно яйцо, ей надо подложить другое, потому что на одном яйце голуби сидят нетвёрдо. Инженер говорил грубости и махал руками.

Машенька появилась на кухне, она была возмущена недостойным, немужским поведением Крупова: вместо того чтобы отвести возлюбленную в «Художественный» на американский фильм «Три мушкетёра», орёт так, что в дворницкой слышно.

Потеряв терпение, Машенька вцепилась Крупову в кисть руки, инженер в ужасе рванулся, загнутые назад Машенькины зубы сильнее впились в потную плоть. Анна Гермогеновна принялась лить змее на голову водку, обожгло глаза, Машенька ослабила хватку, Крупов вырвался и убежал. Он был обижен — благодаря ему Цветковы не умирали, он отдавал им почти всё, что имел, и вот она, награда. Машенька тоже обиделась — повреждённые глаза стали хуже видеть, вот она, женская солидарность.

Змея решила полюбить одного Виталика, ложилась на него пёстрыми кольцами, обвивала шею, пробовала нос и ухо раздвоенным языком, целовала и утешала. Аня боялась, что новая мамочка задушит в объятиях спящего Виталика, но мальчик уверял, что сразу почувствует, если кольца начнут сжиматься с особой силой.