Павел Селуков - Добыть Тарковского

Я охуел. Их двое, блядь! Марат ни полслова... Они родственники или как? Оба кино или не оба? И какого брать? А главное, расспрашивать неловко. Препод в курсе, а я чё — дебил, что ли? Сорвался. Пустился во все тяжкие.

— Оба нужны. До зарезу. И Арсений, и Андрей.

— Арсения ты можешь в нашей библиотеке взять. А Андрея я тебе завтра принесу. Правда, у меня только «Андрей Рублёв».

Андрей Тарковский, Андрей Рублёв... Что тут вообще происходит?

— Несите Рублёва. И Тарковского. Очень надо. До зарезу.

Принес. Вверху Андрей Тарковский, внизу «Андрей Рублёв». На диске. Элли, думаю, Элли! Пошел смотреть. Потом еще смотрел. И еще. И еще. И еще. А вчера посмотрел последний фильм — «Жертвоприношение». Пока смотрел, Элли замуж вышла и детей нарожала. Наебали, как Страшилу. Марат, я иду! У меня накопилась масса вопросов.

Я увлекался просвещением. Был такой период в моей биографии. Я раздавал неподготовленным людям серьезные книжки. Читал Бродского на пятаке работягам и босякам. Надеялся разжечь дремлющие города разума. Попрать социальный детерминизм. Меня, конечно, пиздили, но не так часто, как вы могли подумать. На мое просвещение не откликался никто. Пашка-поэтка, называли меня. Опять доебётся, говорили одни. Хватит нас лечить, возмущались другие. Я сдулся. Я понял, что мир трагически непоправим. Я смирил свою гордыню. Тут ко мне зашел маляр Дима, которому я давал книжку о мировой живописи. С двумя рисунками. Не книжка с двумя рисунками — Дима. На одном была изображена низкохудожественная зебра. Второй он прятал за спиной. Дима почерпнул из книжки много новых слов и теперь охотно ими пользовался. Вчера на пятаке, когда мимо нас прошла крутобедрая девушка, он сказал:

— Кубизм, однако.

Потом мимо проехала дорогая синяя машина. Дима отреагировал:

— Чтоб я так жил! Чистый сурик.

На той неделе бригадир не дал Диме отгул, и он обозвал его «киноварью». Бригадир на всякий случай обиделся. И вот Дима пришел ко мне с рисунками. Он отобрал у дочки краски и альбом, чтобы писать. Дима не имел представления, где находится магазин канцтоваров.

— Привет, Паша.

— Привет, Дима.

— Я пишу.

— Я вижу.

— Мне кажется, это мое призвание. Я должен уйти с завода и заниматься живописью.

Я посмотрел на зебру. В каждой ее черте была заметна рука маляра. Я представил шеренги пролетариев, неумолимо идущих ко мне. Поэтов, прозаиков, композиторов, историков, музыкантов, изобретателей, философов. Мне стало страшно. Меня обуяла горькая ирония жизни.

— Дима, послушай...

— На зебру не обращай внимания. Это из раннего. Тут я подражаю прерафаэлитам. Это не самостоятельная вещь. Вот...

Дима извлек второй альбомный лист из-за спины.

— Приготовься. Готов?

— Вроде бы.

— Смотри!

Дима ловко перевернул лист. Я посмотрел. На листе был нарисован большой красный круг. С черной кляксой не посередине. И всё.

— Хмм...

— Ты понял?

— Что понял?

— Ладно. Картина называется: «Смерть суперматизма».

— Супрематизма. Почему?

— Потому что Малевич написал «Черный квадрат» — и в дамки. А вот шиш ему, а не дамки! У меня, видишь, круг. А квадрат Малевича — вон он. Незначительная часть, как бы тонущая в мареве. Он, понимаешь, с квадратом в люди шагнул, а я шагну с кругом.

Я вздохнул. Еще месяц назад Дима был добрым цельным маляром, а тут превратился... Не знаю даже в кого.

— Жене показывал?

— Она ничего не понимает в живописи.

— Маме?

— Она тоже не понимает.

— Отцу?

— Паша, ну какой отец! Я тебе показываю. Что скажешь?

Я вытер губы и решил быть с ним пожестче.

— Дима, ебать-колотить! В чем сутенька квадрата Малевича, ты как считаешь?

Дима завис.

— Он квадратный. И черный.

— Нет. В природе не существует абсолютно черного цвета. В основном встречается черно-синий. Бывают и другие примеси. А Малевич, путем смешения красок и алхимических опытов, сумел получить абсолютно черный цвет. Ты видел квадрат Малевича? Был в Эрмитаже?

— Нет. Я фотки смотрел.

— Фотки не способны передать подлинную суть картины. Когда смотришь в «Черный квадрат», ты смотришь в черную дыру, в бездну, заглядываешь в другой уголок Вселенной. Мурашки по коже. Непередаваемые ощущения. Мельчайшими штрихами Малевичу удалось создать чуть ли не портал в другое измерение. А у тебя просто красный круг. Он хороший, в нем чувствуется рука опытного маляра, но...

— Но я всего лишь маляр. Так, да?

— Да. Извини.

— Нормалек. Зато по чесноку. Как думаешь, мне дальше писать?

— Не знаю. Попробуй изо всех сил не писать. Если получится, значит писать не надо.

— Лады.

Дима ушел грустным, как его зебра. А я дверь закрыл и подумал — Малевич, сука, сколько людей сгинуло из-за твоей кажущейся простоты! Третий раз вру про абсолютно черный цвет и портал в другое измерение.

Витя отмотал червонец по 105-й, откинулся и увяз посреди проблемы трудоустройства, как муха в киселе. Он отбывал блатным и не хотел работать грузчиком, разнорабочим или охранником, потому что считал эти профессии ниже своего достоинства. С откинувшимися вообще заморочка. Я знал мужика, который присел в 1989-м, а освободился в 2005-м. Коля его звали. Весной дело было. То есть факт освобождения совпал в его судьбе с повсеместным пробуждением жизни. Все гормончики, которые в Коле оставались, забегали, как вспугнутые тараканы. Он как бы зашел на кухню своего организма, включил свет и вознамерился метать из холодильника.

С «волчьим билетом» и кое-какими деньгами Коля прибыл из Губахи на пермский автовокзал. А там людно, переход подземный выкопали, пестрит реклама. В 1989-м было поскромнее. Короче, Коля обалдел, а про переход и вовсе не знал. Так пошел дорогу пересекать, по верхам. Чтоб вы знали, движение на той дороге крайне оживленное. В каком-то смысле Коля дорогу не переходил, а перебирался через нее. На середине, когда щелкать челюстью никак нельзя, Коля замер как вкопанный. Прямо перед ним, на высоте второго этажа, висел огромный плакат красок «Хеми», где эти самые краски волнительно стекали по голой женской попе. Зона Колю к такому не готовила. С пересидком произошел эротический катарсис. Довлатов бы назвал это «сеансом». Естественно, сеансёра сбила машина. Не насмерть, ничего такого. Стукнула маленько. А Коля оклемался и вскоре снова сел. Там и умер. Не смог к воле приспособиться. Бывает.

Витя, напротив, смог. Все-таки он присел в 2008-м, а откинулся в 2018-м. Общество не сумело сгенерировать решительных перемен за это время, что плохо для общества, но неплохо для Вити. Конечно, вначале Витя пропился, а потом уже стал думать о вещах насущных. Ему запросто думалось о вещах насущных, потому что он жил в двухкомнатной квартире вместе со старшим братом. То есть квартира комфортному думанью способствовала, а брат отвлекал. Брата звали Борисом, и он крепко жрал «соль» — внутривенно употреблял китайскую химию. «Соль», или легалка, пришла к нам сравнительно недавно. В 2009-м году ее продавали в открытую на Центральном рынке под видом соли для ванн. Штука в том, что действующее вещество — мефедрон — тогда еще не было включено в официальный список запрещенных веществ. Короче, «соль» хочется употреблять каждые сорок минут, несет прямо. Кто-то спрыгивает благодаря водке или героину (я благодаря водке), а кто-то не спрыгивает и едет до самого конца. Борис был из тех, кто едет до конечной.