Жорж Старков - Анархо

Во всё это вкладывалось столько стремления и сил, что теперь, глядя на место, где от полотна даже пепла толком не осталось, внутри закипала отравляющая сознание ртуть, стремящаяся вырваться наружу и залить ядом праведности всех, кто так или иначе виновен в содеянном. Однако, внешне это почти никак не проявлялось.

— Суки… — только и фыркнул Лидс.

— Ага, суки… — пробурчал под нос Будда. — Так, что? Теперь с голым сектором будем?

— Получается так… — пожал плечами Златан, рассматривая травмы своих парней.

У первого лицо было исковеркано гематомами. Второму основной товарный вид удалось сохранить практически в неприкосновенности. Зато из головы, сразу в нескольких местах, будто пытались пробиться толстые рога. Двое других тоже сидели с разбитыми лицами, прислонившись к стволам деревьев, но принимали помощь товарищей, акцентированную на повреждённые руки и ноги.

Эти парни не были в основе «Forward fly crew», даже претендентами не были. Просто сочувствующие, ярко болеющие за свою команду ребята. Однако, естественно, оппоненты не вдавались в подобные аспекты. Всыпали, как следует, отчего, казалось, Златану было ещё обиднее.

— Вы как, парни? Всё пучком? — нарочито бодро обратился он к «инвалидам» искусства. Те вяло закивали. Один даже попытался улыбнуться и показать «козу».

— Большой баннер-то был? — подал голос Барбер.

— Семь на пятнадцать, — с сожалением отмахнутся Златан.

— Большой, — в сочувственном уважении поджал Барбер губы.

— Большой.

— А с какой радости? Матч вроде не из самых принципиальных, — удивился Барбер.

— С такой! — огрызнулся Златан. — День рождения у меня, потому что! Вот и хотел клубу подарок сделать. Из своих выдал пацанам, на материалы. Вот, — кивнул он на место, где был ритуально сожжён баннер, — сделал…

— Так, самое обидное, — подал голос один из побитых фанатов, — что мы уже почти всё выкрасили!

— Ну и как? Красиво получилось? — покосился на него Будда.

— А-то! — попытался парень натянуть улыбку на разбитые губы.

— Так! — крякнул Златан. — Идите все на хрен! Игорь, вези обратно… Приехали душу травить…

Будда покривил губы, задумчиво почесал бороду, махнул рукой в сторону темени умершего костра и направился к машине.

Солнце сияло сосем не скорбно. Щедрая россыпь лучей бликовала на золоте креста, уютно умастившегося на внушительном пузе священника. До ушей Лидса доносилась лишь неразборчивая вязь слов, переплетенных в заупокойной молитве. Сигаретный дым неприятно драл лёгкие, с каждой затяжкой грозил согнуть пополам в приступе удушающего кашля. Некурящему трудно непринуждённо себя травить. Но как по-иному скорбеть, Лидс не знал. Нужно было чувствовать хоть какую-то боль… Так полагалось… Но вместо боли, где-то в подбрюшье, гулял ветер, обивая пределы внутренней пустоты. Не хотелось плакать… Не хотелось вспоминать… Не хотелось думать… Сил и желаний хватало лишь на то, чтобы украдкой выглядывать из-за автобуса.

Уже третьи похороны… Сначала отцовское. Проститься пришло совсем немного люда. Человек двадцать, не больше. По сравнению с толпой на прошлогодних похоронах одного из топ-боев городского околофутбольного движения — жалкая кучка. Потом были похороны бабушки. Её считали доброй и участливой женщиной, а потому проводить её в последний путь пришло много народу. Вести подсчёты не было ни нужды, ни желания. Теперь брат и несчастная дюжина человек у могилы. Мать с сестрой, пара училок из школы, несколько отцовских друзей, какие-то незнакомцы… И ни одного сверстника. Очень странно, крайне горько, слишком паскудно…

Священник закончил свой ритуал, и могильщики встали в готовности. Мать, стоявшая всё время будто в оцепенении, вцепилась в гроб… Или не вцепилась, а просто припала? С расстояния в несколько десятков метров сложно разобрать. Да и нужно ли?

Окурок упал на землю и тихо умер под стоптанной подошвой. Обветренные губы благодарно приняли новую сигарету. Дым — субститут скорби, снова заскользил в лёгкие. Смотреть, как одуревшие от однообразия своего неблагодарного труда могильщики спускают на полтора метра вниз, а потом монотонно забрасывают землёй тело брата, так и не успевшего толком пожить, вовсе не хотелось. Нужно просто курить, вглядываться в пустоту воздуха, а после уйти, так же незаметно, как и пришёл…

— Привет, — оборвал мысли ни о чём девичий чуть хрипловатый голосок.

— Привет, Оль… — не оборачиваясь на голос, отозвался Лидс.

— Сигаретку дашь?

— А ты куришь?

— А ты?

— И я не курю… — согласился Лидс, протянул сестре пачку и зажигалку.

— Чего здесь? — выпустила она тонкую сизую струйку, тут же подхваченную ветром и унёсшуюся вдаль бесформенными нитями.

— Мать… — пожал плечами брат.

— Понятно. Как всегда, виноватого ищет…

— Да, — согласился Лидс, — как всегда.

— Хотя… Знаешь, Миш, а она ведь не так уж и не права…

— Ты тоже считаешь, что это из-за меня он обкурился и с крыши сиганул? — бесцветно, с едва уловимой усмешкой, предположил Лидс.

— Я же не такая дура, — столь же бесцветно усмехнулась Оля. — Просто, ты ему нужен был, а тебя рядом не было никогда.

— Нужен?

— А ты как думал? Он прямо фанател от тебя. Но, ты же никого к себе не подпускаешь! Весь такой сам по себе, на своих движах…

— Мои движи — не самое занимательное занятие. А я — не самый лучший пример для подражания.

— Да, какая разница… — швырнула она едва почившую на треть сигарету в сторону. — Лучше хоть какой-то, чем никакого вовсе. Ну и дерьмовое же у тебя курево…

Оля понюхала пальцы, поморщилась, бросила в рот пару подушечек жевательной резинки.

— Сама как? — последовав примеру сестры, отбросил Лидс огарок, медленно и даже несколько с садистской медлительностью растёр угольки о землю.

— Нормально. Вот, теперь целая своя комната есть.

— Поздравляю, — скривился Лидс.

— Спасибо, — ничуть не смутилась сестра. — Знаешь, а я ведь мечтала о том, чтобы у меня был свой уголок. Вот, как бабуля представилась, да я обратно к вам перебралась, так и мечтала. Никогда не думала, что будет вот так…

— А о чём думала?

— Не знаю… — на секунду задумалась она. — Ни о чём. Зато сейчас, когда мать начала в истерике биться, представила, что было бы, если на месте Лёни оказался ты или я…

— И что?

— Да ничего… — пнула она кусочек дорожной глины. — Мне кажется, наша мамаша постояла бы у могилки, приличия ради, да пошла бы по своим делам. Ни истерик, ни слёз… Ей всегда было на нас насрать. Для неё был только Лёня… Меня к свекрови сплавила. Тебя… Да тебя и сплавлять никуда не нужно было. Просто за собаку почитала…

— Не преувеличивай.

— Да это я ещё приуменьшаю. Ты же не слышишь, что о тебе за глаза мамуля говорит.