Жорж Старков - Анархо

— Да… — протянул Барбер, задержавшись на секунду. — Когда горел — красивее был.

Красно-рыжий кубизм трёхэтажного барака встретил будничной утренней суетливостью. Жильцы спешили покинуть тесноту подъездов, недовольно озираясь на проталкивающихся в обратном направлении.

— Пусто, — констатировал Лидс, едва заглянув в свою съемную квартиру. — Оля, похоже, в школу потопала.

— До сих пор с тобой живёт? — интересовался Барбер, скидывая влажность кроссовок.

— Со мной. Куда я её дену?

— Домой не хочет возвращаться?

— Не хочет. Я уже и сам не рад. Ютимся тут, как в консервной банке. Даже кровать вторую поставить толком негде. Да и не за что…

— Печаль, — кивнул Барбер, с интересом окидывая взглядом крохотную квартирку. — Скоро Слава с Вовой подъедут. Может, чего пожрать сварганим? Кишка кишке фигу крутит.

— Да, не вопрос! — с видом излизанного лучами софитов фокусника, распахнул Лидс холодильник, словно волшебный ящик, распиленный только что пополам вместе с улыбчивой помощницей. — Выбирай! — кивнул на пустоту полок, разбавленную парой яиц, одним сморщившимся помидором и склонившей голову набок пригорюнившейся упаковкой майонеза. — Есть ещё макароны.

— Давай уж хоть что-нибудь, бомжара… А я пока докторицу буду уламывать, — полез лидер «Анархо» в карман за, уже больше суток как, спящим телефоном. — Розетка где? Зарядиться надо…

Приехавшие, непривычно угрюмый Шарик и старающийся бодриться Бэкхем, ещё не успели дожевать разваренность макарон, а медсестра уже раскладывала по протёртым спиртом блюдцам холод медицинской стали. Аккуратные тонкие пальчики, тугая рыжая рулька на затылке, подведённые лисичьи глазки… При других обстоятельствах её пылающая красота непременно крепко приковала бы взгляды, но сейчас они понуро упали в пол, виновато прилипли к выщербленности досок.

— Придурки… — всё нашёптывала алость пухлых губок, когда руки старательно сдирали самодельный шов, да обрабатывали рану. — А если бы заражение?

— Да мы одеколоном протёрли. Там был какой-то… — словно нашкодивший детсадовец перед строгой воспитательницей, бубнил Барбер.

— Протёрли… Идиоты… — всё шипела медсестра.

Потом она поила Бэкхема водкой и забалтывала, даже, казалось, немного кокетничая. Потом прогнала всех, кроме пациента, на кухню. А потом, не прощаясь, ушла, оставив на теле Бэкхема шесть аккуратных швов, да чистую повязку. Чем Барбер приманил «докторицу» для Лидса так и осталось загадкой, а Шарика и «больного», кажется, и не интересовало вовсе.

Небо разразилось хлёстким дождём, как раз когда Оля начала скрести потроха старого замка изгрызенным неаккуратными зазубринами ключом. Пьяный, но подлатанный Бэкхем витал в царстве хмельных грёз. Барбер с Шариком тихонько играли в карты. Лидс же отчего-то, как только сестра переступила порог, обнял хрупкие плечики крепко-крепко. Словно вместе с теплом этого тельца к нему должна была перетечь уверенность в том, что всё, что есть печального — пустое. А всё радостное — настоящее, нужное и непреложное в своей обязательной для каждого искренности. Уверенность в том, что любой дождь когда-нибудь заканчивается.

До самой ночи они почти целибатно хранили девственность тишины, курили в крохотную форточку и ждали, когда закончится дождь, что так щедро лил холодные слёзы на морщинистое чело уставшего за день города.

Старый парк культуры и отдыха нависал своей мрачной раскидистостью. Точнее той её почти заброшенной частью, куда уже много лет никак не могли доползти железо аттракционов и пестрота пластиковых ларьков. Парк тяжело дышал, покачивая русой, ещё не успевшей облысеть головой, брезгливо хмурился и нехотя впитывал мелкий и такой разный люд. Пружинистый молодой и не очень. Яркий модный и серый, казалось, совсем безвкусный. Сурово поглядывающий по сторонам и полупьяно гудящий. Даже девушек впитывал… Даже женщин.

Это был уже не околофутбол, а нечто более всеобъемлющее. Хулиганы, ультрас и сочувствующие, соседствовали с обычным болельщиком, вневозрастным «кузьмичом» — кухонным философом и диванным экспертом.

Лидс затравленно озирался, поглядывая на часы. Стрелки упорно прилипли к циферблату, показывая без двадцати полдень. А до этого был чай. Крепкий, обжигающий, дерущий и без того горячее горло. Сидели все вместе, облепив крошечный столик, словно бездумные щенята, прильнувшие в единственной миске, и глотали коричневое, почти чёрное. В миниатюрной кухоньке и с сестрой-то вдвоём тесно казалось. Что уж говорить о посиделках, втискиваясь меж широких, пусть и надёжных плеч верных товарищей.

Тогда все молчали, хрустели редкими баранками, да пропихивали хлебное крошево внутрь. Лишь Оля что-то пыталась выведать, но ответы, то от Бэкхема, то от Барбера, выкатывались на клеёнчатость скатерти мужской непонятной скупостью. Шарик и вовсе молчал. Сам Лидс лишь пару раз отделался иссушенной краткостью на сестринские, излишние, на его взгляд, вопросы.

— Гулять или по делам?

— Да.

— Что да? По делам?

— Да.

— Надолго?

— Нет.

С Бэкхемом было сложнее. Барбер долго и по нескольку раз объяснял Славику одно и то же. Пытался втолковать, что со свежими швами ни на какие акции идти не следует. Тем более, есть чем заняться и не выходя из дому. Например, поискать того самого, мелкого барыгу Марка. Благо, Лидс заметил логотип единственного в городе технологического университета на студенческом билете, когда карманы пленника нещадно опустошались. Потому, найти среди тысяч одного — уже не казалось так сложно. Конечно, Барбер имел в виду именно это… Но сейчас перед глазами кисть безмерно пошлого художника набрасывала на холст воображения всё новые и новые мазки.

Несколько кратких взмахов, и юное белое тело нависает над тонкой молодцеватой мускулистостью. Узкая спинка изгибается, откидывая назад лоснящиеся пряди, а нежность губ бесстыдно распахнута, выдыхая сладость негромкого стона. Ещё несколько взмахов, округлость бёдер ускоряет движение. Ритмичное, плавное, горькое, как ком, застрявший в горле и нагло упёршийся, не желающий ни сглатываться, ни пасть на усыпанную листвой землю мерзостью простудной мокроты.

Было стыдно собственной ханжеской ревности. Стыдно настолько, что глаза сами собой сторонились встречных взглядов. Будто чужая проницательность могла прочесть всё и вся в их смущённой глубине. Ревность… А только лишь братская? В этом Лидс не мог признаться даже себе самому. Не хотел. Не имел права.

Люди проходили мимо. Кто-то скоро здоровался и шёл дальше, словно лёгкая скрепка, подползая к массивному магниту своей компании. «Кузьмичи» стояли маленькими стайками. Ультрас и иное мирное фанатьё кучковалось компаниями человек по десять-пятнадцать, иногда сливаясь с хулиганами. Барбер о чём-то переговаривался с Буддой и Златаном, то и дело согласно кивая, поглядывая то в землю, то по сторонам. Шарик и ещё пара «анархистов» тоже о чём-то трепались с ребятами из «Forward fly crew». А стрелки ползли медленно, медленно, медленно…