Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Мы проходим мимо засохшей карлины, и Битциус говорит:

— За отметкой три тысячи метров принято звать друг друга на «ты». Фрау Поншар, что, если мы позволим себе перейти на «ты» после двух тысяч метров, только сначала надо будет вскарабкаться на Обербергхорн — он чуть выше двух тысяч.

— Schön [36] Ладно (нем.) . , - соглашается Адриен.

— Только давайте прежде перекусим.

Мы отыскиваем местечко на склоне, где можно присесть. Битциус приносит охапку сушняка, находит ямку, должно быть вход в нору, и аккуратно выкладывает в ней костер, сверху на края ямы опускает рашпер, который предусмотрительно захватил из дома, достает из рюкзака фляжку с денатуратом и поливает сверху ветки. По всему склону люди разжигают такие же костры. И вот снова вьется дымок, как часто бывало в моей жизни, он отделяет меня от Эрнста и Адриен, которые остаются по ту сторону костра. И здесь дым тоже поднимается вертикально вверх, бесследно исчезая в тихой вышине неба. Адриен внимательно наблюдает за тем, как Эрнст крупными ломтями пластает мясо, обильно смазывает горчицей, раскладывает на рашпере. Делает он это умело, по-хозяйски, каждое движение настолько уверенно и спокойно, что невольно понимаешь — с таким человеком нигде не пропадешь. Может быть, поэтому приготовленное им мясо кажется нам необычайно вкусным. Потом я вытягиваюсь на земле, прогретой солнцем, и с грустью смотрю на бег облаков, задевающих своими краями горные вершины. Теперь я никогда больше не смогу насладиться прелестью наших тихих камышовых зарослей; то, что я увидел сегодня, ни в какое сравнение не идет с моими прежними впечатлениями, которые оставляют в душе лишь неяркий и однообразный след. И как бы воспоминанием об ушедших днях воздух прорезают стайки зябликов.

— Мартин, — обращается ко мне Эрнст, — сделай милость, разъясни, правильно ли я понял, что ты теперь в состоянии вырастить человека из любой клетки?

Он решился спросить меня об этом только сейчас — горы сближают людей, и я постигаю всю глубину обычая говорить друг другу «ты» после подъема на три тысячи метров.

— Конечно, до этого пока далеко, но полагаю, что у меня все-таки получится.

— Так почему же ты не сказал об этом в докладе? Ведь это потрясающее открытие.

— Мне не хотелось обнародовать то, что еще может и не получиться.

— Ну и что из того? — удивляется Адриен.

— Гораздо больше, чем ты думаешь. — Я говорю беспечно. — Достаточно взять небольшой срез живой ткани, обеспечить ему стабильные условия жизнедеятельности даже после смерти донора, и, если методика верна, со временем удастся извлечь из такой клетки ядро и ввести его в яйцеклетку, предварительно удалив оттуда ядро. Таким образом, станет возможным воскресить из мертвых близкого тебе человека — иными словами, ты сотворишь его копию. Можно будет создать и собственного двойника, конечно, он будет моложе, ему ты передашь свой опыт, поможешь ему — ведь он твой слепок, — и он уже не повторит сделанные тобой когда-то ошибки, тем самым ты победишь смерть, поскольку останется человек, в точности похожий на тебя, продолжающий твою жизнь и после смерти, а из клеточного ядра этого индивида будет создана новая копия — и так без конца. Отпадет нужда в размножении; жизнь обретет уверенность благодаря продолжению в нашем юном «я», причем в большей степени, чем в наших детях; накопленный опыт будет передаваться намного результативнее, потому что существует еще один, а может быть, два или три таких же, как он или она. Отпадет нужда во времени — ведь каждое следующее поколение будет как две капли воды походить на предшествующее, а поскольку новая смена уже не повторит старых ошибок, человечество наконец сможет почувствовать себя счастливым.

— Нет, вы только послушайте, — насмешливо восклицает Эрнст, — перед вами истинный ученый, в наивности своей убежденный, что с его открытием на земле воцарится райская благодать. Да уж за одно то, что ты намерен отнять у людей сладкие любовные утехи, тебя побьют каменьями.

— Любовные утехи? Я допускаю, что кто-то на короткий миг и принимает их за подлинное счастье, но если представить себе, сколько на земле в то же время настоящих, на всю жизнь разочарований…

— Люди не нуждаются в счастье, им больше нравятся горе, страдания и нищета, — продолжает Эрнст.

— Один нидерландский писатель, — я произношу эти слова возвышенным голосом, — сказал однажды, что человек должен быть клеткой, комочком, способным делиться на две половинки, и тогда ничего не случится.

— Знаешь, мне кажется, в твоей теории множественной репродукции есть одно слабое место, — вступает Адриен. — Тебе с самого начала известно, как должен умереть тот или иной двойник.

— В том-то и дело, что нет, — не соглашаюсь я. — Появляется возможность исключать непредсказуемость развития, искусственным путем индивиду сообщается невосприимчивость к болезни, от которой умер его предшественник.

— Хорошо, а если у этого предшественника, положим, рак? Ведь предрасположенность к нему определенно заложена в генетической программе. Тогда, будучи копией такого человека, ты будешь жить в постоянном ожидании неизбежной страшной развязки.

— Кем доказано, что рак передается по наследству? И потом, в скором времени будет найдено средство от этого заболевания, — не сдаюсь я.

— Неужели тебе, Мартин, на самом деле хотелось бы повторить свою жизнь? — говорит Эрнст. — Мне трудно без содрогания представить себе, что некто с моим характером и моими склонностями обречен пройти тот же путь от колыбели до могилы.

— Мне бы тоже не хотелось увидеть свою копию, но вот… — Я замолкаю, оттого что внезапно понимаю ничтожность происходящего перед величием гор. Эрнст гасит костер, завязывает рюкзак.

— А ты никогда не задумывался над тем, какие огромные преимущества сулит твое открытие? Ведь если все будет идти так, как ты предсказываешь, отпадет нужда в мужчинах. — Адриен весело. — Яйцеклетки у нас, а ваш пол без особого ущерба можно просто отменить.

— А мне кажется важным другое достоинство, — вторит ей Эрнст, — когда дорогой тебе человек стареет и превращается в развалину, можно заказать его молоденькую копию. Или же две копии, если мужчин двое и они оба вожделеют одну женщину.

Он поднимается, надевает рюкзак и твердым шагом направляется в сторону Обербергхорна. Вдоль трассы восхождения вырублены ступени и протянут канат. Поднимаемся мы довольно медленно из-за того, что навстречу нам сверху по той же дорожке спускаются туристы, но в конце концов мы выбираемся на площадку. У меня захватывает дух от сказочно неправдоподобной красоты раскрывающегося перед нами ландшафта, неужели такое возможно наяву? Что это там, в глубине, — наверное, Бриенцское озеро, а чуть дальше — Тунское, разгоняющее остатки облаков над своей гладью? Эрнст и Адриен обмениваются рукопожатиями и впервые называют друг друга по имени, я не перестаю восхищаться им: ему не только разом удалось свести на нет мою привилегию по отношению к Адриен, но обращение на «ты» преисполняло их с этой минуты радостью посвящения в старинный обряд и невольно придавало их сближению характер более интимный, чем когда-то существовал между ею и мной. Мне показалось, что совместное пребывание в горах порождает в людях особый вид доверительности; я зачарованно смотрел на Бриенцское озеро, на то, как прогулочный пароходик, разрезая зеркальную гладь озера, оставляет за собой ровный пенный след и дымное облако плывет над трубой, словно боясь оторваться, — и все это время Эрнст и Адриен рассказывали друг другу о своей неудавшейся семейной жизни. Неожиданно сбоку подо мной я снова увидел прогуливающихся черных птиц, тех самых, которые пролетали некоторое время назад, когда мы были еще внизу, сейчас я мог разглядеть, что у них красные лапки.