Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Эрнст, кто это?

— Альпийская галка.

Они прерывают на время свою беседу, но тут же возвращаются к ней.

— А вот там что за птица? — не отстаю я.

— Лесная завирушка, — ворчит Эрнст, наклоняясь вниз.

Я беру в руки бинокль: маленькие птички перелетают с одного куста на другой, их видно очень хорошо. Я устраиваюсь на разогретом солнцем камне, свесив ноги над пропастью, правой рукой я держусь за один из расставленных вдоль края обрыва металлических столбиков, между которыми натянут канат. Свободной рукой я сжимаю бинокль. Долго смотрю на птиц, копошащихся в ветвях. Фигуры Эрнста и Адриен рядом со мной кажутся громадными башнями, и я на этом фоне выгляжу, наверное, их ребенком, особенно когда Эрнст сердито прикрикивает на меня:

— Мартин, там опасно сидеть, уйди оттуда.

— Да уж, Мартин, — подхватывает Адриен, — не надо так.

Я сажусь, обхватив столбик ногами. Мне все труднее понимать, о чем они говорят, потому что, увлекаясь, они не замечают, как переходят на швейцарский диалект немецкого. Да в любом случае разобраться в этом диалоге, скорее напоминающем пение горцев, очень сложно. Но в музыкальных интонациях, пронизывающих каждое слово, я улавливаю единый порыв родственных душ. Эрнст энергично жестикулирует, воздевая к небу руки с растопыренными пальцами. Он ни на секунду не останавливается, так что я то и дело на короткое время оказываюсь в его тени, и это назойливое чередование яркого света и тени представляется мне досадным напоминанием и укором в том, что я не принимаю участия в их разговоре и целиком уступил инициативу Эрнсту. Щеки Адриен пылают. Что это — возбуждение или действие разреженного горного воздуха? У Эрнста лицо слишком загорелое, чтобы разглядеть на нем румянец. А разве Адриен не могла использовать меня для контраста, чтобы тем самым привлечь к себе внимание Эрнста? Наверное, она мне нравится, раз я так думаю. Мне доставляло удовольствие общаться с нею на конгрессе, я с кроткой терпеливостью выслушивал монологи о ее замужестве. Но Эрнст — он прирожденный оратор, кроме того, у них так много общего в прошлом. Несомненно, от ее внимания не ускользнуло, что Эрнст неплохо сложен, что, хотя он намного старше меня, сохранил черные кудри и у него нет ни единого признака полысения, он держится прямо, а это лицо, привлекательное и ясное, с легким ироническим выражением, запрятанным в глубине мужественных складок, запоминаешь навсегда. Однако самое незабываемое впечатление остается от проворных золотисто-коричневых искорок, загорающихся в его глазах, когда он говорит с тобой, и, как ни странно, это успокаивает.

Они окончательно перешли на швейцарский диалект, и я не разбираю практически ни слова. Возможно, поэтому мне чудятся самые невероятные вещи, мне представляется, как между людьми, за плечами которых остались две очень похожие жизни, нечаянно вспыхивает альпийская любовь.

Высоко над горами кружат две птицы. Кто это? Alpendohlen [37] Альпийские галки (нем.) . ? Но почему они такие большие? Странно. Я не решаюсь снова прерывать беседу Эрнста и Адриен. Птицы направляются в нашу сторону. Полет их напоминает вальсирование, они то сближаются, едва не касаясь друг друга, то вновь удаляются, паря в безбрежном голубом просторе, но вот они спускаются ниже к скалам, ни на секунду не прекращая свой страстный танец, а я не могу унять волнение, потому что впервые в жизни вижу пару воронов на воле. Птицы с карканьем опускаются на лужайку. Эрнст внезапно замолкает и заглядывает вниз, откуда до сих пор слышится сердитое ворчание.

— Вóроны, — важно произносит он.

Но птицы взмывают вверх, и мощные крылья уносят их в южном направлении, туда, где белеют горные пики. Проходит совсем немного времени, и они исчезают, но вскоре появляются у вершины Юнгфрау — две черные точки на нетленной белизне снегов.

— Так что ж, пошли? — говорит Эрнст. — Здесь есть еще один спуск.

Вниз ведет деревянная лестница среди каменных глыб, а дальше — зажатая с двух сторон огромными скалами узенькая тропинка, обрывающаяся у глубокой расщелины.

— Начнем отсюда, — предлагает Эрнст, — как ты считаешь, Мартин, можно рискнуть?

Доведись мне попасть сюда одному, я бы, конечно, не отважился, но рядом стоит Адриен, ей так хотелось по-настоящему ощутить себя альпинисткой, что я соглашаюсь, хотя на самом деле спуск в эту щель ничуть меня не прельщает.

— Also, вперед, осторожно, Адриен, покажи, на что ты способна.

— Хорошенькая «труба», самый настоящий couloir [38] Проход, коридор (франц.) . .

— Труба, говоришь? — Для меня это новое слово.

— Так это здесь называют, — разъясняет Эрнст.

Крутой спуск сплошь покрыт слоем мокрого щебня, он уползает из-под ног, когда я делаю первый осторожный шаг. Обеими руками я цепляюсь за небольшие выступы на вертикально убегающей вверх стене. До меня доносится озабоченный голос Эрнста: он старается подбодрить Адриен, показывает ей наиболее надежные места, куда можно поставить ногу, для верности притаптывает щебень. Эрнст почти не обращает внимания на мои неуклюжие, беспомощные движения, мне делается не по себе, оттого что он забыл о моем существовании и занят одной Адриен, хотя знает, что в горах я новичок и мне никогда не случалось спускаться в «трубу». Только сейчас я действительно начинаю понимать, до чего опасен этот спуск. Мне кажется, что идти еще очень и очень далеко: по мере того как я продвигаюсь вперед, камни под ногами становятся больше и острее. Склон очень крутой, как минимум шестьдесят градусов, определяю я на глаз. Мы медленно сползаем все ниже и ниже. Эрнст идет почти рядом со мной вдоль западной стены, хватаясь за торчащие из скал выступы, Адриен спускается сзади, прижимаясь к той же западной стене, а я двигаюсь вдоль противоположного обрыва, острые камни у меня под ногами задерживают поток камешков, потревоженных нашим вторжением. Вместе со страхом, который я ощущаю с каждым шагом все больше, потому что стены делаются совсем гладкими, без спасительных выступов, во мне разгорается возмущение беспечностью Эрнста, который втравил меня, по сути дела абсолютно неискушенного, в эту опасную авантюру Я оглядываюсь — нет, назад уже не выбраться. Адриен оступилась и делает попытки удержаться на ненадежном, убегающем из-под ног склоне. В ноги мне ударяет град мелких камней. Я на миг замираю, смотрю на нее, она поднимает глаза и улыбается, желая приободрить меня. Эрнст видит это, я весь внутренне напрягаюсь, когда на его лице мелькает недоверчивое выражение. Я все еще зол на него, зол настолько, что в голове рождается грешная мысль подтолкнуть его легонько, как бы невзначай, и поминай как звали; а что, если он сам заманил меня в эту трубу, чтобы… Я резко вздрагиваю. Наверное, слишком резко, потому что щебень в ту же секунду посыпался вниз, увлекая за собой целую лавину мелких камней, я безуспешно пытаюсь устоять на ногах в этом ожившем потоке, судорожно ищу опору, левая рука еще цепляется за крохотный выступ, а правая скользит по гладкой стене в тщетной попытке зацепиться хоть за что-нибудь. Долго висеть на одной руке я не смогу, и надо спокойно продумать, как вести себя в момент падения, а пока хоть как-то удержать свой вес, но слишком уж мал этот выступ. Меня протащило несколько десятков метров, прежде чем я сообразил, что падаю. Страха нет, где-то далеко-далеко под собой я вижу расширяющийся проход, усеянный большими острыми обломками скал, и эта река, врезаясь в зеленую долину, замирает там, разбросав повсюду застывшие каменные брызги. Так вот оно, началось, проносится у меня в голове, но я не знаю, чтó именно, все мое существо охвачено бурным ликованием, победой над страхом: все же это была не навязчивая идея, а точное предчувствие как доказательство моего особого дара. Но предчувствие чего? Скрюченные пальцы еще пытаются зацепиться хоть за какую-нибудь неровность. Но я только ломаю ногти и в кровь раздираю кожу. На миг мне удается затормозить падение, и тут на мою спину, шею и затылок обрушивается настоящий град камней, маленький, хрупкий выступ подламывается. Сил сопротивляться нет. Теперь камнепад волочит меня с еще большей скоростью. Я умираю. Внезапный ужас охватывает все мое существо, безотчетная, неистовая паника. Я знаю, что произойдет в следующую минуту. Меня протащит по этим жутким, огромным обломкам скал, их страшные заостренные края в клочья изрежут мою одежду, искромсают мою беззащитную плоть, потом несущаяся вниз по отвесному руслу неистовая стихия закрутит меня, безжалостно ударяя головой о скалы, и выбросит наконец на зеленую траву истерзанное, а может быть, и бездыханное тело. Вот они — скалы. Окровавленные руки в последней, отчаянной попытке зацепиться и спасти меня скользят по гладкому камню. Скоро я весь превращусь в кровавое месиво. Но голова продолжает лихорадочно работать. Как быстро, почему так быстро? Вот оно предчувствие — это же смерть. Такая? Во мне нет страха, нет тупого удушья, лишь сладкая, глухая боль. Стремительно приближаются островерхие скалы. Обрывистая стена становится шероховатой, но поток отбрасывает меня далеко от нее — здесь его русло расширяется. Я чувствую, как камни раздирают ткань брюк, протаскивают ноги словно по шершавому наждаку. Не хочу умирать, нельзя; последним, отчаянным рывком я заваливаюсь на четверть оборота вбок, к темно-серой стене, и впиваюсь пальцами в неровный выступ. Он не выдерживает моего веса и сразу же обламывается, но этого оказывается достаточно, чтобы сбить бешеный темп падения и получить возможность ухватиться за следующий выступ, более прочный. Мимо меня проносится неукротимая каменная масса, выворачивая мои суставы, с грохотом обрушивая вниз свою теперь уже бессильную ярость. Я превратился в сплошной клубок боли. Камни беспорядочно ударяют по рукам, по голове. Я лежу не в силах пошевелиться. Чтобы встать, мне нужно разжать пальцы и отпустить спасительный камень.