Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Да, — говорю я.

— Придешь сегодня поработать со мной?

— С удовольствием, — говорю я.

— Адриан, у него сегодня первый день каникул, оставь его в покое, — просит мама.

— Он сам хочет, ты же слышала, он с удовольствием поработает со мной.

— Да, но…

— Ладно, договорились, я жду тебя через полчаса, — заключает дядя Адриан.

Спустя двадцать минут я бреду по Дамстраат к дядиному дому. На оконных рамах висят ледяные сосульки, а колодец на дядином дворе замерз, и им нельзя пользоваться. Колодец вырыт посреди двора, между тремя сараями, в которых расположено дядино «дело». На улицу выходят жилой дом и один из сараев. Для этого сарая дядя Адриан заказал стеклянную дверь. Над ней красуется вывеска, на которой черными буквами написано:

МУЗЫКАЛЬНЫЙ САЛОН А. КАПЕЛА

В салоне — отремонтированные и снабженные новыми деревянными корпусами фисгармонии. По другую сторону двора стоят почти впритык друг к другу еще два дощатых сарая, просмоленные до черноты. Кроме того, к одному из них пристроен навес. Этот сарай — мастерская дяди Адриана, в стене — люк, через который дерево от старых, пошедших на слом корпусов фисгармоний отправляют под навес. В другом сарае стоят фисгармонии, у которых дядя еще не заменил корпус. В мастерской дяди Адриана есть еще раскладной бильярд — на случай, если наступят скверные времена, но пока в органной торговле такого не бывало. Бильярдный стол раскладывают только по субботам после обеда, и тогда разыгрываются чемпионаты между дядей Адрианом и его сыновьями.

Насмотревшись на лед в колодце, я захожу в салон. Дядя Адриан еще в доме, у меня есть время заглянуть на чердак. Я взбираюсь по шаткой стремянке. В промозглом сумраке чердака возникает какое-то движение.

— Здравствуйте, летучие мыши! — говорю я, чтобы унять собственный страх.

Осторожно пробираюсь я по темному чердаку. Между балками мечется вспугнутая летучая мышь. Я открываю маленькое слуховое окошко. Становится светло. Я листаю нагроможденные кипами ноты. Они такие пыльные, что на меня нападает неудержимый кашель. Чердак завален кипами старых нот к фисгармониям, которые скупает дядя Адриан. В углу лежат двадцать экземпляров «Псалмов в обработке Й. Ворпа». Справа и слева — обглоданные мышами нотные альбомы для фисгармоний, толстые красные тома с неизбежными отрывками из опер Вагнера. Их я играть не люблю. Как всегда, я роюсь в нотах, вижу, что прибавилось много новых. Подношу один из альбомов к окну — «Битва при Ватерлоо» в обработке для фисгармонии X. Схарпее. И с этой голубой книжицей ухожу с чердака. В музыкальном салоне сажусь за какой-то инструмент. Пьеса начинается с подражания барабанной дроби, но я не успеваю сыграть это, потому что дядя Адриан кричит:

— Ты уже здесь? Пошли.

Он открывает дверь музыкального салона. Показывает на трехколесный велосипед с грузовым прицепом, стоящий во дворе. Я сажусь в прицеп, дыханием согреваю замерзшие руки. Дядя Адриан, толкая велосипед, выводит его на улицу. Садится в седло, и мы катим по направлению к Маасланду. На дворе ясное зимнее утро. Справа от дороги под тонкой ледяной коркой струится вода. Над островком между протоками кружат серые вороны. В бурых шелестящих камышах разгуливают утки. Когда я смотрю на птиц, краешками глаз я словно бы вижу, что камни мостовой бегут по наклону, убегают от меня, хотя на самом деле, когда я смотрю прямо перед собой, они стоят на месте, как им и положено. Я снова и снова испытываю свою способность двигать камни. Наиболее красиво они движутся в том случае, когда я внимательно слежу за полетом серых ворон, кружащих над Випперсмоленом. Но дорога делает поворот, я больше не вижу ворон, и движение камней прекращается. Мы едем мимо высоких мостов и у одного останавливаемся. Дядя Адриан знаком приказывает мне вылезать. Мы вместе толкаем велосипед через мост к беленому домику с плотными тюлевыми гардинами на окнах — в таких домах живут рабочие. Мы идем вдоль воды по посыпанной золой тропинке к черному ходу. Дядя Адриан открывает кухонную дверь и громко кричит:

— Эй, люди!

— Да, да, я здесь, иду, иду, я видела, как вы подъехали, хотела открыть парадную дверь. Мне и невдомек было, что вы войдете с задней.

Всю эту речь, на одной ноте произнесенную резким женским голосом, мы услышали еще до того, как сама женщина появилась в кухне.

— Заходите, — говорит она.

— Мое почтение, — говорит дядя Адриан. — Где он у вас?

— Кто «он»?

— Орган.

— В зале, Капел. Сюда, налево. Погодите, я покажу вам дорогу.

У женщины бесцветные, прямые, как солома, волосы, и ни один волосок не шелохнулся, пока она твердой походкой шагает впереди нас. Она все говорит, говорит:

— Нам надо от него избавиться, нам теперь некуда его поставить. На той неделе мы, видите ли, покупаем новый гардероб, для сына. Он вырос, и ему нужно место, чтоб держать свои манатки.

— И только-то? — спрашивает дядя Адриан, указывая на маленькую фисгармонию в блестящем, с коричневым отливом, корпусе красного дерева; она стоит у окна в гостиной.

— Это хороший орган, Капел, прекрасный орган…

— Ладно. Племянник, сыграй-ка что-нибудь.

Я направляюсь к фисгармонии, лавируя между столиками и стульями; никогда я еще не видел столько мебели сразу. Ее оцепенелая неподвижность почему-то пугает меня, хорошо бы, столы и стулья пошевелились, тогда бы они не нагоняли такого страху. Я поднимаю крышку фисгармонии. На клавишах лежит кусок зеленой материи. Золотыми буквами на ней вышито: «Хвалите Его на псалтири и гуслях. Псалом 150:36». Дядя Адриан, который тем временем в три прыжка очутился рядом со мной, отбрасывает ткань на стул. Одно мгновение ткань шевелится как живое существо, и я с облегчением вздыхаю. Сажусь, пытаюсь накачать мехи.

— Одна педаль не работает, — замечает дядя Адриан.

— Не имеет значения, — говорит женщина, — воздух можно накачать и одной педалью.

— Какая у него футовость? — спрашивает дядя Адриан.

— Футовость? Что это такое? Я говорю про воздух.

— Длина труб какая? Один и три четверти фута? Два и одна восьмая? Три? Нет, наверное, один с четвертью, это маленький орган марки «Хильдебрандт», они большей частью плохого качества и обычно изъедены жучком. Сыграй что-нибудь, племянник.

Я играю. Для начала беру несколько мечтательных аккордов в регистре «vox celeste» [44] «Голос божественный» (лат.) . .

— Как красиво, — говорит женщина. — Отличный звук.

— У «vox celeste» только дискант, — говорит дядя Адриан, — полрегистра, я уже вижу, футовость один и две восьмые.

Неистово нажимая одной ногой на педаль, я испытываю регистры «бурдон», «лесная флейта», «диапазон» и «vox humana» [45] «Голос человеческий» (лат.) . — теперь опробована вся фисгармония. Звук у нее жидкий и гнусавый. Я нажимаю коленями на створки, и от этого он вдобавок становится фальшивым и пронзительным. Так устроены фисгармонии.