Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Племянник, покажи менееру Брандсу все регистры, я сейчас приду.

Пока я играю, менеер Брандс беспокойно расхаживает взад-вперед между фисгармониями. Останавливается у окна, смотрит на улицу, снова возвращается во мрак музыкального салона — руки в карманах пальто, седые волосы прилизаны. Вдруг он произносит:

— Пойдет снег.

Сообщение так неожиданно, что я перестаю играть и удивленно гляжу в его строгие глаза за стеклами очков.

— Откуда вы знаете?

— Посмотри на небо: заволакивает. Только что было солнце, а сейчас оно скрылось.

Тяжело дыша, входит дядя Адриан.

— Менеер Брандс, звонили люди, которые вчера купили у меня орган. Тот, про который я вам рассказывал. Говорят, дескать, он все же слишком велик, соседи жалуются, покупатели хотят обменять его на «Миллера». Может быть, этот «Маннборг» вам подойдет? Как вы полагаете? В конце дня он будет здесь. У вас не найдется времени зайти?

— Думаете, он лучше, чем «Миллер»? А цена?

— Наверняка лучше, гораздо лучше, и ненамного дороже, он может стоить… Нет, об этом поговорим в конце дня, когда «Маннборг» будет снова здесь. Сначала вы должны на него посмотреть. Итак, увидимся в конце дня, часов около пяти?

— Хорошо, Капел, пока, увидимся в пять.

Брандс уходит, и дядя Адриан говорит:

— Сейчас перво-наперво разломаем «Хильдебрандта».

Мы сгружаем фисгармонию. Быстро и умело дядя Адриан развинчивает корпус инструмента. Я кладу на велосипед деревянные панели. Механизм включения труб, мехи и коробку с регистрами мы относим на склад.

— А теперь кофе, — говорит дядя Адриан. — Я рад, что ты со мной, племянник. Денек будет трудный. Когда меня звали к телефону, звонила одна женщина с Кроньéстраат, они продают «Маннборг» с двумя мануалами [46] Мануалы — клавиатуры органа, на которых играют руками. , как раз то, что нам нужно для Брандса.

— А разве это не… — спрашиваю я, но дядя перебивает меня:

— Нет, не вчерашний «Маннборг», это я выдумал, просто удачное совпадение. Я знаю Брандса, уже имел с ним дело. Когда у них прошлый раз случился раскол, он тоже приходил за фисгармонией, и тогда тоже в это самое время кто-то предложил мне инструмент. Он пошел со мной и купил фисгармонию у того человека, а я получил за посредничество жалкие гроши. Возможно, этот, с двумя мануалами, напрочь испорчен, и все-таки «Маннборг» есть «Маннборг»… Он уступает только «Эстей». Ничего, кое-где починим, отфанеруем, капельку модернизируем — и готово дело. Может, еще подлакируем, обновим кнопки регистров, подгоним ремни у педалей, и как знать… пошли перекусим, день будет трудный.

После еды мы снова едем по улицам на велосипеде. Мои руки пощипывает холод, я сижу на крыле колеса и держу деревянные обломки, чтобы не рассыпались. Перчаток у меня нет, воздух холодный и сухой, солнце скрылось. Котельная Питерсе недалеко от дядиного салона, руки и ноги у меня не успевают закоченеть, и вот я уже стою возле громадного котла в помещении, где пахнет керосином, моющими средствами и смолой. Грею руки о котел. То и дело заходят женщины с ведрами в руках. Питерсе наполняет ведра, белый пар стоит в помещении, словно бы туман опустился в доме; тепло, но сыро.

— Ты привез дрова? — спрашивает Питерсе у дяди Адриана.

— Да, — кивает дядя.

— Отлично, почти все твои прежние ящики я уже израсходовал. Сложи эти возле керосинового бака. Сколько с меня?

— Гони один даалдер — и забирай весь товар. Дешево и сердито.

— И в самом деле. Отличные дрова. Что бы я делал без тебя?

— А угольные брикеты, кокс, антрацит — одним словом, горючего хватает.

— Это все безумно дорого. Я и так уж еле-еле свожу концы с концами. Теперь в домах делают газовые колонки, а недавно я еще слыхал про стиральные машины, где вода нагревается электричеством. Задушат они меня своими изобретениями, как пить дать задушат. Но такой вот старый орган, он будет гореть как следует. Через три года мне выйдет пенсия по старости, а уж это время я как-нибудь прокручусь. В твоем деле небось то же самое? Все эти нынешние электронные гробы с музыкой…

Пока он держал свою речь, мы выгрузили дрова.

— Общий привет, — говорит дядя Адриан.

Мы уходим. Толкаем велосипед вверх по откосу. Едем мимо гавани. Под серым небом над водой бесцельно кружат чайки. Мы проезжаем через шлагбаумы и больше уже не видим чаек, сворачиваем налево и едем мимо высоких домов для рабочих. Добравшись до Кроньéстраат, ставим велосипед у подъезда, где живут владельцы «Маннборга». На этой улице дома тоже высокие, хотя и двухэтажные.

— Черт побери, вот увидишь, они живут на втором этаже, — говорит дядя Адриан. — Тогда придется тащить «Маннборг» вниз по лестнице, а вдвоем это не так легко. Да, точно, они живут на втором этаже, ну и влипли же мы с тобой!

На наш звонок входная дверь немедленно распахивается, приведенная в движение невидимой рукой с помощью веревки. Мы попадаем в просторный подъезд, переходящий в лестницу.

— Кто там? — кричит невидимая женщина.

— Капел! — отвечает дядя.

Женщина спускается, мы видим толстые ноги, подол синего платья, над ним — грязный фартук, то и другое шириной чуть ли не во всю лестничную клетку. Платье и фартук спускаются толчками. Слева на груди приколота огромная брошка. Потом появляется лицо, голова, обрамленная разноцветными бигуди и повязанная платком, чтобы они держались.

— Идемте наверх, — говорит женщина тихо и хрипло.

Она снова поднимается; она не может повернуться на лестничной клетке и пятится задом, я хочу идти за ней, но дядя Адриан говорит:

— Подожди. Если она упадет, от тебя мокрое место останется. — И шепотом добавляет: — Хорошо, что на ней брошка, а то бы и не отличить, где у нее перед. Ну, поднимайся.

Мы взбираемся по лестнице. Вслед за толстой женщиной входим в темную комнату. За окном видны в промежутках между домами волны Схёра в серых пенных барашках. Плотный мужчина на стуле у окна тоже смотрит на воду. Провожает глазами черный грузовой пароход. В сумраке комнаты мне все же удается разглядеть якоря, вытатуированные на его руках.

— Садитесь, — говорит женщина. — Хотите кофе?

— Не откажусь, — отвечает дядя.

— И тебе тоже кофе? — спрашивает у меня моряк. — Лучше не надо, от кофе станешь рыжим. Вон там, Капел, стоит эта штуковина, она мне от покойного отца досталась. А теперь надо сбыть ее с рук, ожидаем прибавления семейства, на это место самое милое дело поставить люльку. Да мы сроду и не играли. Никогда. Я всю жизнь плавал, не было времени учиться. А теперь меня объявили непригодным для торгового флота, не буду я больше плавать, все. Лежишь по вечерам в постели, слушаешь шум ветра над водой, а горло так и перехватывает… Ну, довольно об этом. Субботними вечерами мой отец играл песни Йоханнеса де Хеера, а мы пели. Жена тоже не играет, пальцы у нее толстоваты, разве что за звонариху она бы сошла… Да, никогда мне больше не плавать. Представляешь, целыми днями сижу у окна и смотрю на воду, я…