Уильям Сароян - Повести и рассказы

Мэй Уолз никогда раньше не видела своего мужа таким разговорчивым и таким раздраженным.

— Я знаю, что мы сделаем, — сказал он. — Мы сегодня же уложим вещи и уедем на неделю в Йосемит. Мы ж собирались поехать туда в конце лета. Почему не поехать сейчас? Я съезжу и скажу ему, вместо того чтоб звонить. Это будет достаточно вежливо. Он поймет. Ему же так лучше. Я скажу, что девочки давно мечтали попасть летом в Йосемит, а теперь им уже невтерпеж стало, и мы решили на сей раз угодить своим детишкам.

— Мы так часто им угождаем, не правда ли? — сказала женщина.

— Это неважно, — сказал мужчина. — Я даже предложу им поехать вместе с нами. Он, конечно, откажется. Я хочу поскорее покончить с этой историей. Не нравится мне она. Поеду сейчас же. А ты пока собери вещички.

— И не подумаю, — сказала женщина. — Все это не так страшно, как ты расписываешь.

— Нет, Мэй. Не желаю я здесь околачиваться.

— Ну, это уже глупо.

— Что ж, — сказал мужчина. — Пускай так, но можно ведь иногда и ради меня что-то сделать? Пожалуйста, собери вещи.

— Не понимаю, — сказала женщина. — Что случилось?

— Мы сами себя ставим в дурацкое положение.

— Мы?

— То есть они нас ставят в дурацкое положение.

— Они?

— Мы растравляем себя из-за людей, которые не питают к нам ни малейшего интереса, которые считают нас тупыми и скучными, думают, что мы страшно забавны, и потешаются над нами.

— Вот что я тебе скажу. Давай не будем пока решать. Еще рано. До Йосемита мы всегда доберемся за три часа. Можно мне взять машину? Я хочу съездить во Фресно, сделать покупки. Когда вернусь, тогда и решим.

— Сколько ты там пробудешь?

— Часика два.

— Ну хорошо. А я тут уложу вещи.

— Уоррен, — сказала женщина удивленно. — Давай решим, когда я вернусь.

— Ладно.

Она посмотрела на него холодно, как чужая, и он заметил это.

— Мэй, — сказал он, — я просто не люблю унижаться.

— Мы решим, когда я вернусь, — сказала женщина.

Она надела желтую кофту, застегнулась и вышла. Уоррен последовал за ней. Он отправился искать пилу, чтоб заняться пока работой. Дети играли под старой оливой, ветки которой как раз и требовалось подрезать.

— Мама едет во Фресно, хотите с ней? — сказал он им.

Вскоре он стоял один под деревом и высматривал мертвые ветки. Потом полез на дерево и принялся подрезать самую нижнюю из высохших ветвей, но вдруг бросил это дело, спустился, вошел в дом и позвонил другу в Мадеру, человеку, которого он знал лет двадцать, еще раньше, чем Дейда Назаренуса. Он позвонил этому человеку неспроста, но пока они болтали, он решил не раскрывать ему причину звонка. Вместо этого он попросил своего друга выбраться к ним как-нибудь на днях, чем скорее, тем лучше. Потом он снова пошел к оливе, — надо же было хоть что-то на ней подрезать.

Сидя за рулем своего «бьюика», женщина не переставала удивляться: что могло так задеть и расстроить ее мужа? Щебет детей, — обычно она так любила его, — теперь раздражал. Шлепнув вдруг самую маленькую за то, что та не притихла, даже когда мать дважды ее попросила, Мэй Уолз свернула машину с шоссе и затормозила. Она молча заплакала вместе с ребенком, и спустя мгновение плакали уже все четверо, словно знали — о чем и почему.

Ева Назаренус сидела между Коди Боуном и Рэксом Назаренусом, с одного боку машинист, с другого мальчик. Третий мужчина, ее отец, сидел сзади.

Она была с тремя мужчинами, с тремя мальчиками, и ехала в машине по жаркой дороге, по обе стороны которой тянулись узкие оросительные канавы, заросшие всякой травой. Позади канав были виноградные кусты и деревья, посаженные в таком прекрасном порядке, что каждый раз, когда ты смотрел на них, перед тобой открывалась первым делом одна единая широко раскинувшаяся картина, а потом уже и малые отдельные ее куски.

Место здесь было совсем иное, совсем иною была и дорога. Солнце и птицы ранним утром — вот какой была здесь дорога. Не суматоха, не толпы людей, а ряды деревьев — вот какая дорога. Каждое дерево стояло на своем месте. Оно стояло так долго, что если бы какому-нибудь мальчику захотелось взобраться на него, то для этого понадобилось бы сделать только то, что сделал ее брат Рэкс: подняться по стволу вверх и потом подниматься все выше и выше и, добравшись до спелых инжиров, бросать их вниз так, чтобы они падали из рук в руки. Большую часть инжиров она не поймала. Те, что поймала, помялись немного, но она все равно их съела — целых три. Остальные же припрятала для отца, для матери и для человека, потерявшего свою маму, — на случай, если он где-то тут появится.

Она давно слышала о Кловисе. О Дейде Назаренусе и о Кловисе. И вот она здесь и едет в машине на станцию — посмотреть, что будет делать Рэд.

Интересно, что он собирается делать? Не иначе как что-нибудь особенное. Человек рядом с ней тоже был особенный. Она не знала его, но чувствовала, что он хороший. Рэд вначале сидел спокойно, но вдруг увидел зайца, переметнувшегося через дорогу, и сразу же заерзал, заговорил.

— Заяц, папа! — сказал он. — Ты увидел зайца? Почему он такой?

Ева слышала, как ее отец, прилагая все усилия, старается ответить на вопрос Рэда, — так он делал всегда: всегда старался ответить и Рэду, и ей, и маме, и к каждому вопросу относился серьезно, раздумывал, искал для них правильного ответа. Ей захотелось хоть как-то ему помочь, и она встала, чтоб перелезть к нему.

Ивен помог девочке перебраться через сиденье, все еще продолжая отвечать Рэду, но, отвечая, он заглянул ей в глаза и потом усадил рядом с собой. Она обняла его крепко-крепко, потому что он был единственный, он был самый хороший, лучше, чем все остальные на свете, он был тот, кто действительно понимал и любил ее, тот, от кого пахло совсем особенно, так, как — она знала — должно пахнуть от мужчины, тот, в котором ей нравилось все — и этот запах, и лицо, и руки. Она обняла его крепко-крепко, а потом оторвалась и — села спокойно рядом, сложив на коленках руки, и всю дорогу оставалась на заднем сиденье, с ним.

Коди Боун знал Дейда Назаренуса лет двадцать с лишним, с тех пор, когда Дейд прикатил сюда в фордовском родстере с открытым верхом и ездил по всей округе, подыскивая себе виноградник. Наконец он выбрал превосходный участок Орвала Олби. Свои шестьдесят акров Орвал приобрел почти задаром. Дейд приехал из города, из штата Нью-Джерси. Он ничего не знал о виноградниках, ничего о ценах на землю, он просто хотел места, где можно поставить дом, ему понравился Кловис, ему понравилось за городом, и ему понравились шестьдесят акров Олби. Он купил землю — его, конечно, надули, — построил себе прекрасный дом, поболтался тут пару лет, обрабатывая участок один и заводя помощников только при уборке урожая, а потом уехал куда-то на месяц. Вернулся Дейд с девушкой, она была невысокая, темноволосая и казалась очень влюбленной в него. Она была городская девушка с умными глазами и с горячей, нетерпеливой страстью добираться до сути вещей или просто забавляться, не вникая в суть, когда это не интересно. При виде ее каждый испытывал радость. Она умела быть милее и обходительней любой другой женщины в Кловисе — но только в первые минуты, а потом ей становилось скучно, до смерти скучно с кем бы то ни было. Она любила цветы и уговорила Дейда привезти садовода и разбить целый сад — там были все сорта роз, сирень, олеандр и еще много чего другого. Ее звали Беатрис, но Дейд называл ее Трикс. Коди слышал, что у Дейда есть младший брат, преподающий где-то в университете, но оба раза, когда этот брат приезжал к Дейду, Коди упустил его из виду. Из года в год он видел вместе Дейда и Трикс, двух мальчиков и девочку и уверен был, что ничего на свете не может разбить того, что соединяет Дейда и Трикс. Но в один прекрасный день до него дошла новость — Дейд живет на винограднике один, Трикс с детьми уехала, и Дейд не желает этого обсуждать.