Уильям Сароян - Повести и рассказы

Он увидится и поговорит с этим человеком. Он не проявит к нему ненависти, не проявит злобы, но он возьмет его за горло и чуть не задушит, и лишь в последнюю секунду отпустит его, после всего, что было, отпустит — жить. А потом он снова сядет за руль и будет гнать машину, пока не приедет в Патерсон. Он поедет в дом, который Петрус построил для своих сыновей. Он исходит вдоль и поперек город, улицы своего и Дейда мальчишества.

Он остановил машину неподалеку от дома, где жил этот человек. Он прошел еще немного пешком и поднялся по лестнице к его двери. Негромко постучался — ведь он же к нему не чувствовал ни злобы, ни ненависти. Дверь открыла молоденькая девушка. Наверно, из студенток, подумал он. Да, конечно, студентка.

Он назвал его имя.

— О, — сказала девушка. — Одну минуту. — Она ушла в комнату и скоро вернулась с номером городской газеты, сложенным как раз так, чтобы он смог прочитать нужную заметку. Он взял газету и прочел сообщение.

— Бедный человек, — сказала девушка. — Вы его знали?

— Да, — сказал он и вернул ей газету.

— Мы въехали в квартиру сегодня утром, — сказала девушка. — Его тело нашли вчера. Но умер он еще раньше. Он, видимо, был больной, или психический или еще что-нибудь такое. В статье говорится, что он был выдающийся человек и что ему было ради чего жить. Он не оставил никакой записки. Надеюсь, он не родственник вам?

Он спустился на улицу, свернул за угол и сел в машину. Он поехал к дому, который они хотели и старались купить. Возле двери валялись четыре свернутые газеты, почтовый ящик был набит до отказа. Он отпер дверь и вошел. В коридоре в глаза ему бросился Евин игрушечный слоник, к которому она давно уже охладела, и двухколесный велосипед Рэда, с которого он столько раз падал. Он падал и наживал синяки и приходил в ярость и все равно продолжал свое. Это было давно, теперь уже велосипед был мал для Рэда, и теперь уже Ева пробовала кататься на нем. Он заглянул во все комнаты, потом вышел из дома и запер за собою дверь. На минутку он задержался, открыл почтовый ящик и вынул все, что в нем накопилось. Большей частью это были счета, и он не стал даже смотреть их. Он вскрыл только один конверт — с письмом. Письмо было на шести блокнотных листках, без обращения, без приветствия.

«Был у человека друг, — прочел он. — Как-то раз поздно вечером жена его друга позвонила ему и сказала, что она приняла чересчур большую дозу снотворного. Он тотчас же пошел к ней, и она сказала, что хотела умереть, но теперь уже не хочет. Вызвать врача она не могла, так как не хотела, чтоб кто-нибудь узнал про этот случай. Как бы то ни было, понемножку она оправилась, и все сошло благополучно. Она взяла с него обещание не рассказывать об этом ее мужу. Она сказала, что уже чувствует себя хорошо и все в порядке. Спустя несколько дней, вечером, она позвонила снова. Он решил, что должен немедленно сообщить обо всем своему другу, но она плакала и умоляла его не разбивать жизнь ее детям. Он ничего не мог понять. Он был бы рад помочь своему другу, но боялся, что рассказ о случившемся будет тому плохой помощью. Всю эту ночь он не сомкнул глаз, а на следующий день позвонил ей узнать, все ли в порядке с нею и с детьми его друга. Она попросила его прийти. Он пошел. Они разговорились и провели так несколько часов, пока дети были в цирке с соседской девушкой. Через неделю та же соседская девушка взяла детей на пикник. Когда она привела их обратно, мальчик вошел в комнату и спросил его, почему это он не сидит у себя дома. Он сразу же ушел к себе, а наутро уложил чемодан и уехал в другой город, чтобы она не могла его больше найти. Через месяц он вернулся домой, а еще через несколько дней она позвонила из другого города и сказала, что у нее все в порядке. Он попросил ее беречь себя, беречь свою семью. Сам же он решил вернуться в город, где родился, так как чувствовал себя очень больным — очень больным и умирающим. Вещи у него уже были собраны и билет куплен, и тут он вдруг подумал, что надо позвонить ей и убедить, чтоб она рассказала все о себе мужу. Номер не ответил. Когда он зашел домой за чемоданами, позвонил его друг. Ему многое нужно было сказать своему другу, но он не знал, с чего и как начать, да и друг не проявил желания его слушать. Он решил, что попробует рассказать об этом в письме, с добрым чувством к ней, к своему другу и к детям их. Он написал и пожелал им всем доброй жизни, доброй любви, доброй правды и доброй надежды».

Он медленно прочитал письмо, потом сел в машину и просидел в ней без движения чуть ли не час — не в силах даже включить зажигание и завести мотор. Он не прочитал письма вторично, но помнил в нем каждое слово. Наконец он вылез из машины и снова направился в дом, к телефону.

Доктор Элтоун взял трубку.

— Послушайте, — сказал он доктору на своем языке. — Я звоню из нашего дома в Пало-Альто. Я выезжаю сию минуту в машине Дейда. На дорогу уйдет четыре часа. Я хочу явиться на расследование.

— Мы поедем туда утром, — сказал доктор Элтоун.

— Сейчас около десяти, — сказал он. — Я буду дома в два.

— Хорошо, — сказал доктор. — Жду вас.

— Скажите, пожалуйста, — попросил он, — как мой сын?

— Хорошо.

— Могу я поговорить с ним?

— Он спит, — сказал доктор. — Разбудить его?

— Нет, — сказал он. — Пусть спит. Как моя дочь?

— Тоже хорошо.

— Спасибо.

— При расследовании могут встретиться небольшие затруднения, — сказал доктор. — Вы должны верить, что это был несчастный случай.

— Я приеду в два, — сказал он. — Я должен увидеть лица моих спящих детей.

— Давайте, — сказал доктор.

Он вышел из дома, сел в машину и поехал. Он быстро ехал по направлению к Лос-Баносу, по дороге, кружившей вдоль склонов Пачеко Пасс, и в это самое время на переднем колесе лопнула камера. Машину рвануло в сторону и на полном ходу ударило о металлическое ограждение над обрывом. Смяв ограждение, она полетела вниз и, падая, ударилась снова о выступ, подскочила, стала падать все ниже и ниже и наконец остановилась.

Голова мужчины была разбита, лицо в крови, сознание почти покинуло его, и все-таки из последних сил он старался сдвинуться с места, встать и пойти, чтоб явиться утром на расследование. Он прополз на животе едва три дюйма и наткнулся на металл. Сознание его прояснилось, и он понял, что над ним обломки машины и что он зажат в них, как в ловушке, разбитый и истекающий кровью, вдалеке от дороги, в ночной темноте. Ни единая живая душа не пройдет сейчас мимо, а если и пройдет, то не заметит обломков крушения — маленькое пятно внизу под горой, на расстоянии четверти мили. Он еще раз попытался сдвинуться с места, выбраться из-под обломков, подняться на ноги и пойти, увидеть спящее лицо Рэда, увидеть спящее лицо Евы, но не было сил шевельнуться, и тут он услышал смех. Что-то смеялось. Но что — он никак не мог разобраться: может, это смеялся он сам, а может, его жизнь, или жизнь его отца, или жизнь Суон, его жены, или жизнь его брата, или обломки разбитого вдребезги автомобиля, или обломки разбитой вдребезги сути, сущего.