Вера Иванова - Фанатка

Татьяна бесшумно оделась, тихо подошла к кровати, наклонилась над Жекой и долго выглядывалась в любимое спящее лицо. Во сне он был еще беззащитнее, ну просто невинный ангелочек! Девушка склонилась еще ниже, коснулась губами щеки – шершавой, с отросшей за ночь щетиной.

А потом, удивляясь выступившим вдруг на глазах слезам, быстро выскочила за дверь.

Через две минуты она была у парадного входа.

– Ну что, племяшка? Получила, что хотела? – седобородый швейцар, зевая, открыл перед ней дверь.

– Пока не знаю, дядь Вань! Дальше видно будет… – уклончиво ответила Таня.

– Ключик-то отдай, – напомнил швейцар, протягивая руку.

– А я… я его потеряла! – соврала Татьяна, крепко прижимая к себе сумочку.

– Когда же это ты успела? – подозрительно посмотрел на нее дядька. – Ты ж с вечера никуда не выходила…

– Так я его где-то тут и потеряла! В коридоре… или в лифте… или еще где. У вас тут такие лабиринты, запутаться можно! Ну пока, дядь Вань. Век не забуду, что ты для меня сделал! – поднявшись на цыпочки, Таня звонко чмокнула вторую за это раннее утро шершавую небритую щеку. А потом проскользнула мимо дядьки на улицу.

Отойдя на приличное расстояние, она, оглянувшись и убедившись, что никого вокруг нет, вынула из сумочки ключ с прозрачным пластиковым набалдашником, на котором был выбит номер 195. Нет, этот золотой ключик она теперь не отдаст никому! Этот сувенир она сохранит навсегда.

Евгений проснулся поздно, с тяжелой головой и ощущением того, что он что-то потерял. Он долго тупо смотрел в потолок, гадая, где это он, и пытаясь понять, какое сейчас время суток.

Ветер колыхнул занавеску, сноп ярких лучей брызнул Жеке в глаза, и парню пришлось зажмуриться и откатиться в сторону от ослепительного сияния.

Нос его уткнулся в подушку, он почувствовал знакомый запах… тут же вспомнил все и рывком сел на кровати.

Значит, это все-таки случилось! С чувством бесконечной неловкости, стыда, злости на самого себя и на нее Жека в сердцах ударил кулаком по подушке. А потом еще, еще, до тех пор он бил, колотил ее, пока несчастная подушка не лопнула и на комнату не обрушился снегопад из перьев.

«Изнасиловали меня, а? Как… как салагу какого-то…»

Отбиваясь от перьев и закусив губу, Жека вскочил с постели и принялся метаться по спальне, сгребая вещи и бросая их в валяющийся на полу раскрытый чемодан. Он натыкался на мебель, опрокидывал стулья, но словно бы не замечал производимого им самим разрушения.

«Прочь, прочь из этого городишка! Добилась своего и даже до свидания не сказала! Ну народ! И где их только воспитывают, этих фанаток ненормальных! А Петрович опять гад, проморгал! Ух, и получит же он у меня!»

Устав от беготни, он сел передохнуть и тут вдруг почувствовал, что какая-то мелодия щекочет, вертится в голове… Какие-т слова роятся, ищут выхода, распирая мозг, просятся на бумагу…

Забыв обо всем, Жека метнулся к синтезатору.

Это была песня!

Та песня, которую он так долго ждал, нечто совершенно новое и настолько прекрасное, что у него на глазах выступили слезы.

Стук в дверь прозвучал так резко, как будто молотком стукнули его по голове.

Жека оборвал игру, крикнул:

– Войдите!

Заспанный Илюша открыл дверь, заглянул внутрь:

– У тебя здесь что, разборки с фанатками? Или мэрия тебе слона на память подарила? Разбудил меня своим грохотом! Забыл, что ли, что у меня номер прямо под твоим?

– Илюх, погоди! Ты послушай! Как тебе вот это, а?

Жека, напевая вполголоса, принялся наигрывать только что «отловленную» в подсознании мелодию.

– Ну, блин, ты даешь! – выдохнул восхищенный Илюша. Остатки его сна как рукой сняло. – Ну, ты, блин гений! А ну давай еще! Как там у тебя? «Глаза, как два вулкана»…

Жека спел, наскоро записал мелодию на разложенных рядом нотных листах и замер. Уже что-то новое зарождалось внутри него, совсем другая песня, мрачная, тяжелая, но тоже выворачивающая душу. И вот он уже отбросил листки с только что рожденной песней и снова припал к синтезатору. Мощные, сумрачные звуки взлетели под потолок.

– Погоди! Да, погоди ты! – Илюша, заткнув уши, морщился, как от боли. – Что это тебя прорвало, а? Что это ты так разошелся? – Он подозрительно посмотрел на патрона.

Тот не отвечал, сосредоточенное колдуя над клавишами. Глаза его были закрыта, и только губы страстно шептали что-то в такт неровно бьющейся музыке.

В дверь снова постучали и, не услышав ответа, вошли – это был Петрович.

– Что это у вас тут, продолжение концерта?

– Тише, тише ты! Не видишь, что ли, творческий процесс! – Илюша вытолкал охранника обратно в коридор и на цыпочках вышел вслед за ним сам, прикрыв за собой дверь.

– А! Так у него что, пошло?

– Не то слово! Полилось, как из крана! Одна за другой, одна за другой… О! Опять новая! И тоже классная… Ла-ла-ла Раскаленная лава волос… это он нам сейчас целый альбом насочиняет!

– Ну, дела… И что это с ним случилось? Полгода ничего, и тут вдруг столько разом! Да, вот эта действительно ничего… Как это он там поет? На-на-на… Пряный запах обманчивой любви… Что это он все о любви? По Вике, что ли, соскучился?

– Какая тебе разница, Петрович! Главное, на ближайшие полгода мы работой обеспечены!

А Жека, словно сросшись с синтезатором, едва успевал записывать льющиеся прямо из сердца звуки. Только так он хоть чуть-чуть мог заглушить непонятную боль и тоску, охватившую его, едва он понял, что больше никогда, никогда в жизни не увидит девчонку с «раскаленной лавой волос» и «глазами-вулканами».

Ребенок родился десятого мая. Это был мальчик, крепкий, здоровый, очень голосистый – да и как могло быть иначе при таком отце!

Да и во всем остальном он был копией папочки – уже с рождения он как будто бы знал, как завоевывать женские сердца. Его длинные лохматые темные волосики и ясная улыбка умиляли весь персонал роддома.

– Ты смотри-ка, какой шустрый! – удивилась заведующая, в первый раз осматривая новорожденного. – Что-то не припомню такого, чтобы с первого дня улыбался. И такого лохматого тоже не припомню!

В ответ младенец широко улыбнулся ей, обнажа розовые нежные десны.

– Способный мальчишка, – поставила диагноз заведующая. – Далеко пойдет. Готовь деньги, мамочка!

Ах, какой подарок получила Татьяна! Как она любила этого чудесного, крепенького малыша! Этого прекрасного крошечного принца! Это было то, ради чего стоило перенести все мучения, свалившиеся на нее в последние девять месяцев.