Драгослав Михайлович - Венок Петрии

Посидит сколько сможет, а опосля, как наступит ему пора уходить, уходит. Я и не спрашиваю, когда опять свидимся. Как сможет, так и придет.

Пока ишо не зовет с собой. Спрашивает то, другое, а хочу ли к ему, не спрашивает. А я уж точно приметила, как придет красавцем или приляжет ко мне, стало быть, в другой раз всенепременно будет меня стращать и пытать. Будто сказать хочет, что мы с им не ровня и чтоб не очень я заносилась. Будто боится, чтоб я за им не побегла, и гонит от себя.

Знаю: придет день, сам позовет. И пойду, а как же? Но когда это будет, ишо не знаю.

Вижу, ему не к спеху. Да и я, господи, не тороплюсь.

Не уйдет это от меня, приятель, ни от кого это не уходило. А раз так, то чего навстречу-то бежать? Когда придет, тогда и придет. А пока можно ишо и здесь побыть.

Но хочь и не тороплюсь я, все ж таки иной раз и задумаешься. Потихоньку сбираться надо. Годы свое берут, да видать, и тяжко раз и на том свете очутиться. Другие там порядки, другие обычаи.

Когда придет мой час, не знаю, однако я потихоньку к ему приближаюсь. Привыкаю к тамошнему житью. Что ни день, все ближе, все ближе, а там, глядишь, в один прекрасный день и перейдешь. Раз — и на той стороне.

Может, так легче получится, не заметишь, как и перейдешь?

Глянут однажды люди, а тебя уж и нет и никто не знает, где ты. И все.

Пробил, значит, и твой час.

Но до того, как Миса начал ко мне часто приходить, вскорости опосля голоса, что со сливы мне был, Миса явился мне ишо раз. Будто хотел подтвердить тот голос. И ишо раз спасибо сказать.

Дело было опять под вечер. Так, в четыре, в полпятого. Пяти-то не было, это точно.

Сижу я дома, вдруг гляжу — у порога девчоночка стоит.

Лет шесть ей, а может, семь. Волоса темненькие, прямые, белое, румяное, круглое личико, а глазища огромадные — с блюдце. Никогда не видала, чтоб у ребенка такие глаза были.

Топчется, чтой-то сказать хочет, запинается, никак выговорить не может.

«Баба Петрия, — начала, — один человек… чтоб пришла…»

Хотела исправиться, снова сбилась. Застеснялась, покраснела — щечки как спелые яблочки, вот-вот лопнут.

Жалко мне ее стало.

«Чего ты, — говорю, — испужалась? Зайди-ка, я тебе чего дам».

Раз ты такая красавица, думаю, дам-ка я тебе шоколадки. А у меня как раз была шоколадка.

Отломила я дольку, протянула ей. Она взяла, спасибо сказала, но есть не стала, в руке держит.

«Ты чего не ешь? — говорю. — Ешь, он вкусный!»

«Я, — говорит, — потом. — И опять запинается: — Наказал… человек тот… вечером… там, над казармой… приттить… сказал…»

Никак не разберешь, что сказать хочет. Запыхалась аж от старанья.

А казармой у нас зовут дом, что над анбалаторией стоит, как война кончилась, его солдаты строили. А войска ушли, ее поначалу дирекция шахты себе взяла, а когда и она перевелась в Брезовицу, дом вовсе забросили.

На пустые да заброшенные дома завсегда страшно глядеть, а этот, верно, самый из всех страшнючий. В поселке выше его нету, бывшая дирекция и та помене была. Там и электричество, само собой, было, теперича его и в помине нет; двери и рамы крестьяне растащили, стены лупятся, лестницы разваливаются, ну и, понятно, несет из его, как из нужника. Года два назад вселились туда два или три албанских семейства — одному богу ведомо, чем они тут промышляют, — они хоть как-то стали обихаживать свои углы. Но все равно дом никому ни в радость, ни в утешенье.

А над самой казармой, метров сто или двести от ее, рядом с кладбищем живет огородник Срея, что мне рассаду продавал. И теперича у меня с им дело есть. Верно, думаю, он зовет.

«Сказал, — спрашиваю я девчоночку, — чтоб я пришла к ему под вечер?»

«Да, сказал», — говорит.

Девчонке, вижу, полегчало, когда я поняла, что она хотела сказать.

«Ладно, — говорю, — скажи, что приду. А ты чья будешь?»

«Здравковича, — говорит. — Дедушка мой Милан Здравкович».

Это шахтер один из шахтерского городка, что от общины начинается.

«До свидания, баба Петрия».

«До свиданья, дочка».

И она ушла.

Управилась я со своими делами и немного погодя, ишо солнце не село, часа за два до темноты пошла к Срее.

Прохожу мимо парка, а там, как водится, пьяный Радован сидит и блеет, блеет. Он свою смену не пропустит, выдаст вечернюю норму сполна.

Вот и огородник.

«Ты чего меня звал, Срея?»

А он говорит:

«Я тебя не звал».

«А ты не посылал за мной внучку Милана Здравковича?»

«Нет».

«Ну, — говорю я, — видно, я чего-то не поняла. Должно, кто другой меня звал».

«Да, — говорит, — чтой-то ты перепутала. Зайди что ль, выпьем по маленькой».

Зашла я к им, посидела с его Еленой. Сговорились с им о рассаде.

А у самой в голове одно: что ж это такое? Кто бы это мог меня звать? Надо же так обмануться.

Попрощалась я с хозяевами и пошла дальше.

Снова парком иду. Радован все разоряется. Нализался, ничё круг себя не видит. И счастлив незнамо как. Что бы я дала, думаю, чтоб хоть разок испытать такое счастье!

Вошла я в шахтерский городок, спросила, где Милан Здравкович живет. Сказали мне.

Там жена Милана. Я ее знаю, встречала в поселке.

«Перса, — говорю, — твоя внучка давеча приходила ко мне, вроде бы огородник Срея ее послал или я что не разобрала. Покличь ее, я ишо разок спрошу!»

Она и говорит:

«А внучки тут нет. Утром сегодня восьмичасовым автобусом уехала в Ш. к отцу с матерью».

Господи, что такое?

Ничё понять не могу. То ли хмель в голову ударил, то ли вовсе с ума спятила?

«И днем ее здесь не было?»

«Не было».

«Ну, — говорю, — видно, я перепутала. Должно, какая другая девчонка прибегала. Извини, ради бога».

«Ничё», — говорит.

Пошла я к себе вниз. Чего людям зря глаза мозолить?

Да что ж это такое? Совсем я, что ли, сдурела? И не пьяна вроде, выпила у Среи рюмочку, не могла же она мне так голову замутить. Ведь девчонка вправду приходила и вправду сказала, чтоб я к огороднику пошла.

Надо домой иттить. Ничё другого не придумаешь.

Дошла я, растрепыханная, почти до дому. И тут меня осенило.

Ой, Петрия, думаю, ну и дура же ты! Не зря Миса говорил, что до тебя все на другой день доходит. Как ты сразу не докумекала?

Да кто другой мог тебя звать? Не мог же он, ей-богу, сам явиться к тебе в дом и сказать: приходи, мол, туда-то, жду тебя тогда-то. Его бы и не пустили, да и он порядок тамошний должон блюсти.

Так что, Петрия, коли бог разумом обидел, поворачивай оглобли и снова карабкайся по улицам на потеху людям. Снова шагай мимо шелопутного Радована, прошмыгни мимо дома Среи, мимо анбалатории и беги от всех встречных. Иначе все увидят, что ты мешком трахнутая, как оно и есть на самом деле.

Радован заметил меня. Видит, что мечусь, как курица ошалевшая.

«Петрия, — кричит, а рот распялил — в брюхо можно заглянуть, — давай петь, Петрия!» — И — «Бе-е-е! Бе-е-е!» — на меня.