Екатерина Шпиллер - Маленький памятник Эпохе прозы

Почти моментально почти все стали в четыре раза беднее. До этого и моя зарплата, и мамина, неофициально были зафиксированы в долларах, хотя на руки мы получали рубли. Но в первые же дни кризиса руководство, начальники, хозяева, собственники бизнесов - абсолютно все! - объявили, что фиксируют сотрудникам зарплаты в рублях по курсу до 17 августа и повышать их не намерены. Если ты зарабатывал тысячу долларов ещё десятого числа, то к концу месяца твоя зарплата превратилась в двести пятьдесят баксов. При том, что цены на всё выросли в соответствии с падением родной валюты. Такой краткий экскурс в прошлое для совсем молодых и для вдруг подзабывших историю России новейшего времени. Хотя разве можно забыть...

Рушились судьбы. Хрен с ними - с разрушенными планами и прощанием с благополучной жизнью! Вот ей-богу - фигня абсолютная по сравнению со сломанной жизнью. С отобранной жизнью. И попробуй не увязывать политико-экономические события с нашей повседневностью, если порой именно и только от них зависит абсолютно всё. Если это вопросы жизни и смерти - без преувеличения.

В городе (да и во всей стране) творилась суета, паника, опустошались магазины, люди бегали по улицам с перевёрнутыми лицами и только что не кричали в голос. Впрочем, иногда кричали.

У нас на работе, разумеется, народ гудел ульем, ошарашенный решением руководства про "фиксацию в рублях".

Мама пришла домой с работы в слезах - её тоже убила "фиксация".

- Как же теперь будет? Как мы выживем? - в ужасе спрашивала она. Что я могла ответить? Сама пребывала в полной растерянности.

Потом позвонили съёмщики моей квартиры, и молодая жена дрожащим голосом сообщила, что они не смогут теперь осилить аренду - они ведь платили нам в рублях, но по курсу... Выгонять их? А кого мы можем найти взамен во время кризиса, шторма, катастрофы? Какие варианты?

- Фиксируем в рублях по прежнему курсу, - тоскливо сказала я арендаторше, и та воспряла:

- Ой, спасибо, спасибо, а то я прям уже рыдала, так не хотелось отсюда уезжать, да и, собственно, некуда, ведь наши родители так и не... - но я не слушала историю драмы семей Монтекки и Капулетти, просто подумала, что хоть кто-то в эти дни чему-то обрадовался. Хоть кому-то стало немного легче и не так страшно.

Идиотка я. Не сообразила про самое главное. Лишь телефонный звонок Аллы Андреевны двадцать первого августа научил меня отличать главное от фигни и прекратить переживать из-за пустяков, да-да, пустяков! Ведь никакой катастрофы для большинства не произошло. Не случилось голода, холода, войны и прочих страшных лишений, ведь выжили и постепенно, медленно, но верно, всё стало налаживаться. У нас. У многих. У большинства.

- Белочка! - Верина мама рыдала в трубку. - У нас беда. Теперь они называют другую сумму, в три раза большую. У меня нет таких денег, я всё выскребла и ещё в долги влезла...

Вот оно и выстрелило: деньги на кой-то чёрт хранились в рублях! Найти бы того советчика-доброжелателя - убила бы!

- Кто называет? Какую сумму? - от событий последних дней я слегка отупела.

- Ну, больница, медицинский центр. В рублях же. У меня нет столько рублей и долларов совсем чуть-чуть! А медлить с курсом нельзя, они сами сказали! Срочно, надо срочно!

- То есть, они не будут делать Вере "химию"? Они отказываются её лечить? - адский холод медленно заползал в моё сердце и не давал сделать нормальный вдох.

- Будут, только если я заплачу нужную сумму. Белочка, где я возьму эти деньги?

- Сколько?

Когда она назвала цифру, у меня подкосились ноги.

- А по квоте, бесплатно?

- Очередь! Я узнавала! Полгода, как минимум, ждать! Нельзя, невозможно! - она кричала.

- Надо собрать денег, надо как-то собрать, - пробормотала я онемевшими губами.

Найти, собрать, наскрести, выпросить, вымолить деньги в те дни и даже месяцы - утопия, фантазия, напрасная надежда. К кому бы я ни кидалась... Все переживали свой собственный кризис или даже крах. Кто-то умирает от рака? Да мало ли кто от чего умирает? Всегда, постоянно кто-то умирает. И Вера в тот момент не была одинока в том жутком положении, увы. С протянутой рукой бегали по знакомым, друзьям, родне и соседям многие, и некоторые из этих многих молили о спасении жизни - себя или своих близких.

В большинстве своём мы были в состоянии пережить катаклизм, подождать, пока всё немного восстановится, выправится - мы могли продолжать жить и ждать, а тяжелобольные - нет. Их нужно было спасать прямо сейчас. Но всё решали деньги, только деньги, ничего, кроме денег, и вот их как раз и не стало. После семнадцатого августа - ни у кого. Разумеется, я имею в виду тот круг людей, который был нам доступен.

Звонила Полина.

- Ну, сейчас рванёт! Ты смотри, что они учудили! - в её голосе слышалось возбуждение, какое бывает, наверное, у любителей экстрима перед прыжком в пропасть - на страховке, конечно.

- Полина, прости! Мне не до этого.

- Что случилось?

У меня уже не было сил на политес.

- Можешь денег одолжить? Много.

- С ума сошла? Откуда сейчас. Ну никак!

- Всё, дальше неинтересно. Извини, потом объясню...

Я обошла с конвертиком всех, кого могла - соседей, знакомых. Вообще-то ненавижу просить и никогда не прошу. Но, оказалось, что просить для кого-то другого совсем не унизительно. Я даже позволила себе быть в иных случаях настойчивой, что вообще противно моей натуре. Но вот...

В конвертик собирались купюры достоинством пятьдесят, сто рублей. Методично, будто выполняя необходимую работу, без предварительного звонка, я обошла бывших одноклассников, хороших приятелей и просто соседей. Сам по себе подобный сбор выглядел смехотворно: такие большие суммы, прося подаяние, не набирают. Но что-то надо было делать, делать, делать! Не сидеть, покорно и бессильно сложа руки, а действовать. Потому что время работало против, потому что очередной "курс" химии уже отложился, потому что дни утекали сквозь пальцы вместе с силами Веры.

Наплевав на свою гордость, я каждый день звонила Марине: для них с Лёшенькой, безусловно, подобная сумма не проблема. Я бы на коленях стояла, вылизала бы Лёшенькины ботинки, если нужно, в крайнем случае украла бы у них деньги! Но Марины не было. Конечно, летом они не в России, а где-то в прекрасном далёко. В течение нескольких дней я набирала заветный номер каждый час. Без толку.

Мы с мамой положили в конверт восемь тысяч - максимум, что могли в тот непонятный момент жизни, когда совершенно неочевидно было, хватит ли бумажек под названием рубли на самое необходимое - и завтра, и послезавтра. И будет ли у нас работа вообще.

Чаще всего никто ничего не давал: люди смотрели с ужасом на меня и конверт, распахнув глаза, слушали моё бормотание про смертельную болезнь подруги и, понимающе качая головой, грустно говорили: