Мэтт Хейг - Трудно быть человеком [litres]

– По ее мнению, ты эгоист и гад.

– Почему она так думает?

– Возможно, потому что ты и есть эгоист и гад. Впрочем, все мы эгоисты и гады.

– Разве?

– О да. Это заложено у нас в ДНК. Докинз давным-давно нам это все разъяснил. Но у тебя, старик, ген эгоизма перешел на новый уровень. Подобный ген был, пожалуй что у кроманьонца, который размозжил камнем голову предпоследнему неандертальцу, а потом развернулся и изнасиловал его жену.

Ари улыбнулся и продолжил смотреть матч. Матч был долгий. Где-то во Вселенной образовались новые звезды, а где-то перестали существовать старые. Не в этом ли смысл человеческого существования? В удовольствии смотреть футбол – или по крайней мере в непринужденной простоте этого занятия? Наконец игра завершилась.

– Здорово было, – солгал я, когда мы выходили со стадиона.

– Разве? Мы проиграли четыре – ноль.

– Да, но пока мы смотрели, я ни разу не задумался о смерти и множестве других трудностей, сопряженных с тем, что мы смертная форма жизни.

У Ари опять сделался растерянный вид. Он собирался что-то сказать, но тут кто-то запустил мне в голову пустой жестяной банкой. Несмотря на то что банка летела сзади, я почувствовал ее приближение и быстро пригнулся. Ари ошеломила моя реакция. И думаю, метателя банок тоже.

– Эй, мудак, – сказал тот, – это ты у нас звезда «Ютьюба» голожопая? Жарковато, наверное? В полном-то прикиде?

– Отвали, парень, – нервно бросил Ари.

Метатель поступил наоборот.

Он пошел к нам. У него были красные щеки, очень маленькие глаза и засаленные черные волосы. Слева и справа от него шагали двое приятелей. Лица всех троих выражали готовность к насилию. Краснощекий наклонился к Ари.

– Что ты сказал, амбал?

– По всей видимости, порекомендовал вам двигаться в обратном направлении.

Мужчина схватил Ари за воротник.

– Думаешь, умный, да?

– В меру.

Я взял его за руку.

– Отвянь, извращенец долбаный, – гаркнул тот. – Я разговариваю с этим жирным ублюдком.

Мне захотелось причинить ему боль. Мною никогда не двигало желание причинять боль – только необходимость, а это большая разница. Но теперь я ощутил отчетливую потребность нанести краснощекому вред. Я слышал, как засвистело его дыхание, и сдавил ему легкие. В считаные секунды он уже хватался за горло.

– Мы пойдем своей дорогой, – сказал я, ослабляя давление на его грудь. – И вы трое больше нас не тронете.

Мы с Ари пошли домой, и нас никто не преследовал.

– Ни хрена себе, – сказал Ари. – Что это было?

Я не ответил. И как тут ответишь? Того, что произошло, Ари никогда не поймет.

Над головой быстро собрались тучи. Небо потемнело.

В любую минуту мог пойти дождь. Я уже говорил, что ненавижу дождь. Знаю, на Земле с неба льется не серная кислота. И все-таки дождь, любой дождь, был для меня невыносим. Я запаниковал. И побежал.

– Стой! – крикнул Ари, бросаясь вдогонку. – Что ты делаешь?

– Дождь! – сказал я, страстно желая, чтобы надо всем Кембриджем возник купол. – Не выношу дождя!

– Хорошо провел время? – спросила Изабель, когда я вернулся. Она стояла на одном виде примитивной техники (лестнице-стремянке) и заменяла другой (лампочку накаливания).

– Да, – сказал я. – Хорошо постонал. Но, откровенно говоря, не думаю, что пойду снова.

Изабель уронила новую лампу. Та разбилась вдребезги.

– Черт. У нас больше нет.

У Изабель сделался такой вид, будто она вот-вот расплачется. Она стала спускаться с лестницы, а я посмотрел на перегоревшую лампу, до сих пор болтавшуюся в патроне. Я предельно сосредоточился. В следующий миг лампа загорелась.

– Как удачно. Оказывается, ее и не надо менять.

Изабель посмотрела на свет. Игра золотистых лучей на ее коже завораживала. Они убрали тень. Облик Изабель стал еще отчетливей.

– Странно, – проговорила она. Потом опустила взгляд на осколки.

– Я все уберу, – сказал я. Она улыбнулась, ее рука коснулась моей и быстро сжалась в знак благодарности. А потом она сделала то, чего я никак не ожидал. Она обняла меня, нежно, все еще стоя у разбитой лампочки.

Я вдохнул ее аромат. Мне приятно было ощущать тепло ее тела рядом со своим. И я проникся состраданием к человеку. Понял, что значит быть смертным созданием, по большому счету одиноким, но нуждающимся в иллюзии общности с другими. Друзьями, детьми, любовниками. Красивый миф. Миф, в который легко вжиться.

– Ах, Эндрю, – сказала Изабель. Не знаю, что она имела в виду, выговаривая простые звуки моего имени, но когда она погладила меня по спине, я обнаружил, что глажу ее в ответ, повторяя слова, которые почему-то казались наиболее уместными:

– Все хорошо, все хорошо…

Я ходил на похороны Дэниела Рассела. Смотрел, как гроб опускают в яму и как посыпают землей крышку этого деревянного вместилища. На кладбище было много людей, одетых в основном в черное. Некоторые плакали.

После Изабель захотела поговорить с Табитой. Табита выглядела иначе, чем в нашу прошлую встречу. Она казалась старше, хотя прошла всего неделя. Она не плакала, но создавалось впечатление, что это стоит ей немалых усилий.

Изабель погладила ее по руке.

– Послушай, Табита, я просто хочу, чтобы ты знала, что мы рядом. Если тебе что-то понадобится, мы всегда поможем.

– Спасибо, Изабель. Это многое значит. Правда.

– Даже самое простое. Например, если у тебя нет желания ходить в супермаркет. Там люди не самые отзывчивые.

– Очень мило с твоей стороны. Я знаю, можно покупать по Интернету, но мне этот способ что-то никак не дается.

– Не волнуйся. Мы все сделаем.

Так и получилось. Изабель сделала покупки для другого человека, а вернувшись домой, сказала, что я выгляжу лучше.

– Разве?

– Да. Опять стал похож на себя.

– Ты уверен, что готов? – спросила Изабель наутро в понедельник, когда я ел первый за день бутерброд с арахисовой пастой.

Ньютон тоже об этом спрашивал. Либо об этом, либо о бутерброде. Я дал ему кусочек.

– Да. Порядок. Что может пойти не так?

Тут Гулливер издал насмешливый стон. Первый звук за все утро.

– В чем дело, Гулливер? – спросил я.

– Во всем, – ответил он. Объяснять подробнее Гулливер не стал. Вместо этого он не стал доедать хлопья и убежал наверх.

– Пойти за ним?

– Нет, – сказала Изабель. – Дай ему время.

Я кивнул.

Я доверял ей.

Как-никак, время – это ее профессия.

Через час я был в кабинете Эндрю. Я не появлялся там с тех пор, как удалил письмо Дэниелу Расселу. На сей раз время не подгоняло, и я мог усвоить больше деталей. Будучи профессором, Эндрю Мартин все стены заставил книгами, чтобы посетитель, под каким бы углом ни смотрел, неизменно видел хозяина на фоне книг.