Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Господин комиссар, — сказал Ведрин, — я могу назвать вам шесть имен. Ручаюсь, что каждый из них является активным членом ОАС и что по крайней мере один из них принимал участие в этом покушении. Но если я вам дам этот список, могу я рассчитывать на то, что вы немедленно арестуете этих людей?

— Да, да… Только… Нужны ведь доказательства или надо застать этих молодчиков на месте преступления… В противном случае можно лишь установить за ними наблюдение, допросить… Ну, если префект согласится, можно на две недели посадить под арест, а потом их все равно выпустят! Мне нужно схватить их за руку!

— Вот видишь! Что я тебе говорил? Все это уловки.

— Но вы, интеллигенты, вы же первые поднимете крик, если мы начнем арестовывать всех подряд! На полицию, как ты понимаешь, можно все валить! То один виноват, то другой… Поэтому для меня все одинаковы!

— Только если бы ты искал коммуниста, то давно бы уже упрятал его за решетку. А потом я, право, не понимаю, почему для тебя все одинаковы. Демократ должен пользоваться правами, которых не может быть у фашиста. Пора покончить с этим проклятым нейтралитетом. А вы, господин аббат, вы тоже держитесь нейтральных позиций перед лицом добра и зла?

Ведрин еще больше поджал губы.

— Бог, — сказал он, — велел мне любить своего ближнего, как самого себя. Но он никогда не говорил, что моим ближним может быть дьявол.

И он ушел вслед за Папоном. Комиссар выплюнул окурок, проследил взглядом за его полетом и пожал плечами.

— Настоящая инквизиция, — буркнул он.

— Более или менее, но, как историк, могу тебе сказать, что про инквизицию слишком много насочиняли. Мне кажется, я предпочел бы, чтобы меня судила инквизиция, чем иные судьи из Бордо.

Они направились к тому месту, где была подложена взрывчатка. Диверсант, к счастью, ошибся окном. Комната, где в момент взрыва находился Хосе, была лишь слегка повреждена. Вся сила взрывной волны обрушилась на сарай, где лежали старые инструменты. Каменный подоконник разлетелся вдребезги и образовалась дыра в тридцать сантиметров. Комиссар взял немного каменной крошки.

— Тут действовали не пластикеры. Это взрывчатка, применяемая крестьянами, — такая же, какую подкладывали твоим коллегам в Бордо. Последнее время здесь никто не корчевал пней?

— Все репатрианты это делают, когда получают надел, да и не только они.

В эту минуту во двор въехала серая машина и следом за ней почтальон на мотоцикле.

— Вам два письма, господин Лассег! Это здесь подложили бомбу? Вот мерзавцы! И до чего только они дойдут с этой своей политикой!..

Почтальон уехал, а из машины вылез архитектор — Анри сразу признал его. Прежде чем подойти к нему, Анри бросил взгляд на письма. Оба почерка незнакомы. И он сунул их в карман. Помимо архитектора, красивого старика с румяным лицом, щеголявшего в светло-кремовых перчатках, приехал подрядчик и представитель департаментского комитета содействия светскому художественному воспитанию. Оба они были примерно одного возраста — лет тридцати, но внешность того и другого была обманчива. Худой блондин с редкой шевелюрой и блуждающим взглядом сокрытых за очками глаз, подрядчик казался рафинированным интеллигентом, тогда как специалист по художественному воспитанию, коренастый малый с бородой, лохматый и нескладный, словно деревенский фавн, скорее походил на строителя.

Архитектор с видом знатока принялся осматривать повреждения.

— Недурно… Современное здание ни за что не выстояло бы. Посмотрите на эту стену: добрых два фута отличного камня! Им, наверно, пришлось положить немало взрывчатки.

— Иными словами, — заметил Анри, — если бы они не ошиблись окном, девять шансов из десяти, что сын Эрнандеса был бы убит.

— Да, конечно. Скажите, он случайно не коммунист?

— А собственно… Да.

— В таком случае…

И он с вежливым безразличием развел руками.

— Что в таком случае? — хриплым голосом спросил специалист по художественному воспитанию. — Если коммунист, так уже не человек? И можно убить его, как собаку? Я лично не обожаю коммунистов, но, ей-богу, еще меньше люблю убийц!

Подрядчик, к которому были обращены эти слова, лишь печально покачал головой.

— Извините, но в этом вопросе я не могу быть с вами заодно. Понимаете ли, я из Константины. Я все потерял, в том числе и семью. И если алжирские репатрианты даже взорвут весь мир, я не могу их осуждать… А потом, — добавил он с улыбкой, — благодаря им у меня есть работа.

— Смотрите, будьте осторожней с комиссаром, он ищет подозрительных, — заметив его улыбку, посоветовал Анри.

— Да я сам прожил три года в Алжире, — вмешался комиссар. — Но я не согласен с мосье, потому что, дай им волю, они тут устроят бордель, и люди превратятся в дикарей. Конечно, здешние жители меньше бы кричали, если б пережили то, что мне довелось там увидеть. Когда за день подбираешь по восемь-десять трупов, взрыв, от которого разлетаются камни, тебя не может взволновать.

Архитектор, которому явно наскучил весь этот разговор, нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Анри повернулся к комиссару.

— Я тебе больше не нужен?

— Нет. Я вернусь, может быть, завтра. Не беспокойся, вас будут как следует охранять. Поскольку здесь немало репатриантов из Алжира, префект решил укрепить силы жандармерии и разместить довольно значительный отряд республиканской безопасности в Колаке и Сарразаке, пока все не утихнет.

— Сколько же, вы думаете, это продлится?

— Боюсь предрекать. Поговаривают о перемирии в будущем месяце.

— Что-то не очень в это верится.

Архитектор и подрядчик уже сидели в машине. Анри сел впереди, рядом со специалистом по художественному воспитанию, который вел автомобиль. Утро было холодное и туманное. Дорога еще потрескивала после заморозков. На берегу Гаронны туман вдруг поднялся, и, словно серебряное лезвие, показалась река, молчаливо и стремительно катившая свои воды меж пологих берегов. Когда они подъезжали к дороге, ведущей в «Ла Гранжет», бледное солнце на светло-голубом небе вдруг осветило множество белых цветов среди зелени сада.

— Смотрите-ка, — воскликнул архитектор, — сад цветет! Как рано. Того и гляди замерзнет!

— Мы называем эти деревья сливами-республиканками, — заметил Анри. — Они цветут каждый год двадцать первого января. Хотя сад защищен со всех сторон, примерно через год здесь в это время бывают заморозки, а деревьям хоть бы что.

— Похвальная последовательность! Не мешало бы нашим современникам быть столь же твердыми в своих политических убеждениях.

Анри с любопытством посмотрел на архитектора. Бывший генеральный советник, радикал, он совершил во время войны немало ошибок, которые поставили его под подозрение в 1944 году. О политических событиях, которые были после июня 1940 года, он постарался забыть, однако бережно лелеял, как единственный нетронутый цветок своего сада, добрый старый антиклерикализм.