Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Кто такие?

— Да те, которые жили у него и которых он лечил. Один из них был ранен в руку. Лапутж сказал, что это два офицера Иностранного легиона, что они выполняют задание… и мы обязаны помочь им под угрозой смерти… Жена вместе с Мадлен перевязала раненого, и они ушли через задний ход…

Внизу зазвонил телефон. Это Кош беспокоился о своей жене. Анри заверил его, что все в порядке, и сообщил о том, что произошло.

— Вам не трудно предупредить жандармерию и отряд республиканской безопасности? Лапутж бежал в направлении леса пять минут назад. Он вооружен. Что же до двух других, то один из них ранен, и они бежали в том же направлении…

Он вопросительно взглянул на Бернара.

— Полтора часа назад.

— Примерно полтора часа назад… Куда понесли Тастэ?.. В мэрию? Я вас догоню.

Истерика у Мадлен, судя по всему, прошла, но она все еще была во власти неуемного страха. Лапутж и те двое, чтобы Лаказы не предупредили полицию, взяли ее в заложницы и грозились придушить, если она скажет хоть слово.

— У них были ножи… Ах, Анри! Когда они уходили, Лапутж сказал им, что будет меня караулить до рассвета, а затем вернется к себе, и я буду его алиби…

— Неплохо придумано.

— Ах, Анри, Анри!.. Они вернутся и убьют меня! Не оставляй меня одну! Не оставляй меня одну!

У нее снова началась истерика.

— Она права, — сказала госпожа Кош. — Надо, чтобы кто-то охранял ее.

Анри вздохнул.

— Нет. Здесь мне оставаться неудобно… Ну ладно, вставай… Поедешь со мной.

Она тупо смотрела на него, не понимая, что он говорит, не в силах произнести ни слова.

— Анри, куда ты хочешь меня везти?

— Черт побери! Домой, конечно, куда же еще! Тебе там будет спокойнее.

Вутренней газете сообщалось о предстоящем браке Жанны Дуаен и Клаудио Бранки, ее партнера по фильму Феллини.

— Вот видите, — сказал Мамби, — только не надо об этом жалеть. Она все равно не приехала бы в Сарразак, и, по совести, я не уверен в том, что осмелился бы предложить вам Арлетту вместо Жанны. Но пьесу мы все равно сыграем. Она того стоит. Правда, не сейчас и не здесь. Здесь на этом надо поставить точку.

Они сидели на кухне у Эрнандесов и ели — Мадлен приготовила им антрекот, натертый чесноком и зажаренный на виноградных листьях.

Моргая покрасневшими от дыма глазами, она растирала уставшую поясницу.

— Ага! — воскликнула Роза. — Не привыкла стоять у очага, как мы, крестьянки! Но чтоб было вкусно, надо потрудиться!

— Да, конечно. Я непременно установлю жаровню у нас наверху, но только такую, чтоб не надо было наклоняться. А все остальное буду готовить на газу!

— Ишь, что придумала! Газ плохо пахнет и только портит еду. Ничего путного на нем не приготовишь. А то смотри: не успела мужа вернуть, опять потеряешь!

Лиза, тщетно пытавшаяся разжечь импровизированную печурку, сооруженную из большой жестяной банки, внезапно выпрямилась.

— Госпожа Лассег права, мама! Если я выйду замуж, у меня обязательно будет газ.

— И когда же это случится? Сын кюре? Ты вокруг него уже целый месяц крутишься, а он все молчит!

Анри поднял голову.

— Сын кюре? У тебя есть виды на Теодора?

Вспыхнув как маков цвет, Лиза показала матери язык и убежала во двор.

— Дурочка она, — сказала Роза. — Ну почему, коли он ей нравится, не спросить прямо? Он скажет нет или скажет да, но она-то хоть будет знать, правда?

Мамби чуть не рыдал от смеха и не мог проглотить ни куска.

— Нет, этот диалог надо записать, — наконец пробормотал он. — Люди бегают за сюжетами для комедий, а к вам сюжеты сами идут — только пошире раскрой глаза, да прочисти уши. Вот везет!

— Да, возможно, — в тон ему заметил Анри, — но в этой чертовой стране никогда не знаешь, как дело обернется — комедией пли драмой. Возьмите Тастэ. Для него это плохо кончилось…

— Как себя чувствует Теодор? — спросила Мадлен.

— Я только что звонил ему — хотел предупредить, что мы с Мамби собираемся его навестить. У него все в порядке. Наверно, дней через пять уже выйдет из больницы.

— И что же с ним будет дальше?

— Очевидно, поедет к себе домой.

— А почему бы не пригласить его к нам — пусть здесь выздоравливает. Я могла бы ухаживать за ним, а Лиза помогала бы мне.

— По-моему, это разумно. Если бедняга станет противиться — значит, он неизлечим. А что скажет на это папаша Эрнандес?

Старый испанец медленно жевал хлеб с мясом, собираясь идти на виноградник. Он проглотил то, что было у него во рту, сплюнул в огонь, вытер рот.

— Быка, — сказал он, — надо подвести к корове, иначе он, дурак, никогда ее не найдет.

Мамби снова чуть не подавился. Под окном затрещал мотоцикл. И на пороге появился Хосе.

— Анри, тебе надо срочно идти в мэрию. Бриу хочет исподтишка нанести нам удар.

— Что еще он задумал?

— Он решил устроить торжественные похороны Тастэ — речь мэра, почетный караул, кюре…

— Кюре? Ну, нет!

— Аббат Папон уже там. И супрефект, и капитан отряда республиканской безопасности, и Ламейнери. Меня предупредил Кош. Его пригласили, потому что без детей они не могут обойтись. Кош просил передать тебе, чтобы ты сейчас же мчался туда.

— Но меня никто не звал!

— Тем более. Ты должен там быть.

— По какому праву?

— По праву, какое дает тебе роль, которую ты играешь в этом деле. Ведь это из-за твоего театра погиб Тастэ.

— Верно. Иду.

— А я возвращаюсь в город. Если Бриу станет упорствовать, мы устроим демонстрацию протеста.

Уже подойдя к дверям, Хосе заметил Мамби и невольно попятился.

— Кстати, Хосе, — заметил Анри, — я чуть не забыл познакомить тебя с Морисом Мамби, режиссером, который должен был ставить «Лизистрату», — М-м… я…

Смущение Хосе было столь очевидным, что Мамби улыбнулся.

— Вы не предполагали, что я такой черный? Надо сказать, тут я природой не обижен. У нас в стране, видите ли, это очень модно.

Хосе был ужасно зол на себя.

— Нет, нет! Дело не в этом!.. Совсем наоборот!..

— Вот это уж вы напрасно. «Наоборот» звучит еще хуже, если подумать… И не извиняйтесь, пожалуйста. Ваша реакция вполне естественна. Терпеть не могу людей, которые притворяются, будто их не удивляет цвет моей кожи. Я же не притворяюсь, что не замечаю вашего жирондского акцента!

— Вся разница в том, — заметил Анри, — что людей убивали из-за цвета кожи, но еще никогда не убивали из-за акцента.

— Вот тут я с вами не согласен. Вспомните: греки называли «варварами» всех, кто не говорил на чистом аттическом наречии. Если же вам нужны примеры расизма в лингвистике, взгляните, как у вашего друга Аристофана говорят в иных пьесах персы или скифы… или даже лакедемоняне в «Лизистрате».

— Правильно сказано! — воскликнула Роза. — Зовут же меня здесь «испашкой» и косо на меня смотрят за то, что я говорю не так, как все они.