Игорь Безрук - Время лохов [СИ]

Саркису было пятнадцать, ростом он едва доходил мне до груди, но он тут был назначен главным, он тут был контролером и смотрителем, погонщиком и распорядителем. Все, кто в ангаре и на территории, обязаны были подчиняться ему безоговорочно, его слово решало судьбу работника, из его уст бригадиры получали указания, с его разрешения брали с собой на разгрузку или погрузку тех или иных товарищей.

Когда были выписаны все накладные, Сарскис, как привидение, бродил между фур и поддонов, следил за работой грузчиков, высматривал нерадивых, что-то помечал карандашом в своем небольшом карманном блокнотике, чем только интриговал работяг: что он в их поступках такого неблаговидного выискивал?

Некоторые пытались незаметно заглянуть через его плечо в блокнот, но видели только набор армянских каракуль, разобрать которые, даже владея армянской письменностью, было невозможно (понимал ли сам Саркис свой почерк?).

Он же досматривал в конце работы сумки и пакеты грузчиков, заподозренных в незаконном выносе.

С моей легкой руки Саркису быстро прилепилось прозвище «Раз, два» не только от того, что он любил выгонять народ из ангара резким окриком: «Вперед, вперед, раз, два, раз, два», но и потому, что (особенно в широком длиннополом тулупе с поднятым воротником) как две капли воды был похож на помещика из популярного мультфильма Роберта Саакянца «Ишь ты, Масленица!». Широкий красный шарф вокруг стоячего воротника тулупа, в который он в разгулы морозов прятал по самые глаза озябшее лицо, солдатский с медной пряжкой ремень на поясе, длинные — длиннее рук — рукава тулупа и валенки, выглядывающие из-под полы, еще больше придавали Саркису сходства с мультяшным героем.

«Раз, два» разрешил?» — спрашивали работяги у бригадиров, когда те угощали их напитками из поврежденной тары. Или: «Раз, два» гребет», — предупреждали друг друга, когда на небольших перекурах стихийно сбивались в кучку. Нельзя было засиживаться утром в раздевалке — «Раз, два» строго за этим следил, — в десять ты уже должен был находиться в ангаре. Нельзя было застревать в туалете — «Раз, два» и оттуда быстро выкуривал засидевшихся. На время обеда отводилось не больше двадцати минут. Минута задержки — десятка премии минус. Огрызнулся или недовольно глянул в сторону Саркиса, — еще может быть десятка.

В первый месяц премию дали всем. В основном, за переработку. Но моя премия оказалась почти на треть меньше премии Грицая, хотя наработали мы часов одинаково.

Зарплату раздавали в конвертах в конце рабочего дня. Соответственно, никто не знал, кто сколько получает. Договоренное изначально, плюс премиальные.

Грицай поинтересовался, какую мне дали премию. Я ничего не скрывал. Грицай поначалу удивился, что мне заплатили меньше, потом даже несколько возмутился: «Чего это они так?» Но я нисколько не расстроился: для меня было главное то, что оговоренную сумму мне выдали, как положено, а премия — это так, барская прихоть: сегодня дадут, а завтра могут не дать, — что на нее надеяться? Но и лукавить ни к чему: приятная добавка, лишней не была бы…

Грицай хотел накопить на хороший видак: его жена Нина мечтала собрать фильмотеку полюбившихся фильмов (перед отъездом он обещал ей привезти видак из Питера). Свой особенно любимый фильм «Любовь и голуби» на видеокассете она купила еще год назад, но смотрела только на видаке у Сигаевых, который им подарили родители на годовщину свадьбы. Я из заработанных денег надеялся приобрести компьютер, о котором тоже давно мечтал и против покупки которого всегда возражала Лида. «На кой ляд он тебе нужен: в игры только играть!» — повторяла она слова своей матери, тоже вечно недовольной моими прожектами. Но как объяснить близоруким теткам, что такое компьютер для технаря, тем более, когда ты уже сталкивался с его возможностями ранее: при учебе или по работе? К тому же, говорят, по миру запорхал новый «Windows» — не чета старому.

Я времени зря не терял и при возможной свободной минуте объезжал спецмагазины, вникая в модели и программное обеспечение.

На почве компьютеров (как, впрочем, и на почве рока) я близко сошелся и с Давыдовым, тем самым крепышом, который научил меня тупо отключать мозг, когда надо.

Не так давно у Давыдова появилась еще одна страсть: увлечение языческим прошлым славян: Перунами, Велесами, Хорсами, и увлечение это зашло у него так далеко, что он даже набил себе на шее «Опору», руну, придающую, как ему казалось, твердости духа и веры во все отеческое, а на плечо «Валькирию» — оберег, особо почитаемый у воинов, защищающих родную землю (может, поэтому всякий раз, когда я заводился с Саркисом, Давыдов одобрительно шептал мне на ухо: «Правильно, правильно, нехрен с этими чурками панькаться»).

Я, считая себя космополитом, не особо приветствовал одностороннее увлечение Давыдова прошлым. Несомненно, прошлое надо знать, но жить им и бездумно следовать его заветам в современном разношерстном мире, вовсе не стоило: еще не стерлось из нашей памяти воспоминание о том, куда завело в двадцатом веке заигрывание с древностью немцев. Да и в большинстве своем, несмотря на Беловежское соглашение, все мы в душе пока еще оставались людьми советскими.

И в жизни грузчиков продуктовых баз бывают праздники. Дотянулись: вышел срок филе грудки индейки. Целых полподдона! Как это Саркис прозевал? Один покупатель выписал, вернул; второму также втюхать не удалось, несколько киосков сделали возврат… Долго хозяин выговаривал у конторы Саркису, потом велел раздать всю просроченную индейку работникам и охранникам, вроде как к 23 февраля — гуляй, мужики!

Мрачнее тучи вернулся Саркис в ангар и с кислым выражением лица стал отоваривать присутствующих.

На каждого пришлось по два картонных ящичка (нам с Грицаем, считай, четыре), в каждом ящичке с десяток тушек, не меньше, — это ж сколько мы их будем есть?

— Может, дадим немного хозяйке и соседям? — предложил я, когда мы возвращались домой. (Сегодня закончили как никогда рано. Хозяин сказал, что больше фур не ожидается, но нам, работягам, это только в радость: уйти в субботу в два часа пополудни, — значит отдохнуть почти полтора дня!)

Грицай недовольно поджал губы, но я снова на него насел:

— Срок филе и так вышел, а мы все это не съедим и за две недели, даже если давиться будем каждый день.

Грицай уступил. Один ящичек. Разделили между хозяйкой и соседкой.

Раиса Тихоновна расцвела, как маков цвет, и унесла индейку в свою комнату (у них там тоже был небольшой холодильник), загнав в нее предварительно любопытного Егора.

К диковинной соседке постучаться вызвался сам Генка:

— Давай, я с ней поговорю.

Я пожал плечами и развел руками: