Игорь Безрук - Лехнаволокские истории [СИ]

— Зачем на остановке? Пойдем ко мне в баньку, там ни комаров, ни сквозняка. Я и закусочки найду. Выпьем, душу отведем, печаль веревочкой завьем.

Николая дважды упрашивать не пришлось: он чувствовал, что ему просто необходимо сейчас оглушить себя водкой. Он быстро отправился за поллитровкой.

На остановку тем временем подрулил «Лаз». Елена вынуждена была снова отвезти сына к матери. Завтра, пока совсем не осталось в магазине продуктов, надо было еще раз пересмотреть все накладные и расписки.

Подойдя к девчатам, она спросила их, где Ирина.

— Наверное, топиться на озеро побежала, — возбужденно затараторила Дашка. — Не слышала разве? Ее вчера один зек изнасиловал. Вот и решила руки на себя наложить!

Услышанное чуть не лишило Елену дара речи.

— О чем ты говоришь, Даша?

— Да про вчерашнее. К Ирке вчера из тюрьмы ухажер приезжал, да и изнасиловал ее, вот она и побежала топиться.

— А вы? Что же вы?

— А что — мы? Нас никто не насиловал. Чего нам спешить на тот свет? Успеется. Правда, Галка? — рассмеялась Даша.

— Ну ты, и дрянь, Дашка, стерва! — кинула Елена и опрометью бросилась к озеру.

— Хм, я стерва. Раскрой глаза людям, они тебя еще и обзовут. Тут и не захочешь, выпьешь. Где ж Колька, куда подевался?

Дашу слова Елены, казалось, совсем не тронули.

Меж тем Елена одумалась на бегу: сначала — к тому же по пути — надо к Ирине домой заглянуть. Мало ли чего Дашка болтает, а может быть, Ира у себя, в своей комнате от людей схоронилась… Хотя и дома много чего можно натворить…

Как подгоняемая ветром, взбежала Елена на крыльцо, рванула незапертую дверь, влетела в дом.

— Где Иринка?

— У себя, у себя она, — заторопилась Егоровна. — Поговори хоть ты с ней, у меня сил больше нет. Не случилось бы чего. Уж сама не просыхаю второй день.

Елена перевела дыхание, потом осторожно вошла в спальню племянницы. Ирина, распластавшись на кровати, орошала слезами подушку.

— Конечно, сырость разводить мы умеем, потом — бабушка стирай, — Елена попыталась придать своему голосу как можно больше уверенности. Как будто ничего страшного не произошло.

— Давно сама все стираю, — не переставая лить слезы, сказала Ирина.

— Знаю, знаю, хорошая моя. Всё знаю.

Елена подсела к Ирине на кровать, погладила по голове.

— Знаешь, как больно? Просто жить не хочется!

— А вот это ты зря. Железной метлой надо гнать такие мысли из головы. Жить надо, а не поедом себя есть. Не по своей воле мы пришли в этот мир, не нам эту волю и прерывать.

— Мне все равно. Не хочу больше жить так, носить эту грязь в себе! Утоплюсь. Или повешусь.

— Я те повешусь, я те утоплюсь! Ишь, заладила! И думать не смей!

— Но как мне жить с этим?

— А как все живи. И не оборачивайся назад. Как птица Феникс живи — умерла и снова воскресла, снова возродилась для новой, лучшей жизни наперекор всем сплетникам и завистникам!

— Но разве может быть после такого новая жизнь?

— Конечно, может. И после такого, какая бы ни была у тебя последующая жизнь, она будет намного ярче и ценней, потому что ты знаешь, чего больше не будешь делать. А не будешь делать ты больше глупых поступков, от которых не только окружающим, но и самой себе будет тошно. Вот смотри, я же — живу, ращу сына, содержу мать, пытаюсь не захиреть в этой глуши в конце концов.

— Тебе легко говорить — над тобой не поиздевались, — еще тише возразила Ирина.

— И издеваются, и унижают каждый день. И меня. И всех нас. Ты посмотри вокруг — разве это жизнь? Кто о нас думает, кто заботится? Мозги у всех наперекосяк — жили в одной стране, теперь живем в другой, верили в одного идола, теперь заставляют верить в другого. Всегда презирали жажду наживы, теперь молимся на золотого тельца. Так что же — всем повеситься или утопиться? И чтобы одни негодяи остались, радуясь, что добились своего, извели нас под корень? Ну уж нет, не выйдет! И жить будем, и отпор давать будем, и детей поднимем, и еще им, подонкам этим, пинков надаем!

— Но ведь я не об этом говорю, — попыталась возразить Ирина.

— И об этом тоже. Найти в себе силы, чтобы восстать из пепла, возродиться и жить дальше — вопреки всему!

Елена нежно обняла Ирину.

— Пойдем сегодня ко мне, слышишь? Без возражений! Вставай, утри слезы. Все образуется, вот увидишь, — слово даю!

Тем временем Николай, Дашка и Галка двинулись к Дашкиной баньке.

Скверно было на душе у Николая, он еще отказывался верить во все происходящее, оттого и выпить требовалось еще сильнее. Дашка это чувствовала, все прибавляла и прибавляла шагу, расписывая на ходу, как они сейчас будут поднимать настроение. А про себя знала, что подпоить Галку — не проблема, ей много не нужно, скиснет и уснет. И тогда она, наконец-то, останется одна с Николаем, и… многое изменится в ее незавидной судьбе…

На следующий день по Лехнаволоку пополз новый слух — Колька забирает с собой Дашку на Украину. Заработает еще денег, чтобы и на дорогу, и на свадьбу, и на жизнь на первых порах хватило, и — стучат колеса вагонные…

Ирина поверить не могла и снова всю ночь заливала слезами свою пропитанную одиночеством подушку.

Только о самоубийстве больше не помышляла, помня о последних словах Елены:

— Но ведь никто не знает, когда вернется обратно в свое гнездо птица Феникс и в чьем образе она восстанет из пепла. Может быть, в моем, а может, в твоем….

Открыв утром глаза, Виктор почувствовал, что впервые за последнее время выспался: в голове не колобродили тоскливые мысли, сердце билось ровно и беззаботно. В узкую щель завинченного железной лядой окна просачивалась тонкая яркая полоска света. На часах, висевших на одной из изогнутых ветвей светильника над ним, стрелки замерли всего лишь на семи. Можно еще немного понежиться, не тревожась о будущем. В этом неприхотливая радость успокоения.

Однако он поднялся, натянул футболку, спортивный костюм, взял с собой ведро и прямиком через гряду направился к озеру, с утра вялому, почти безжизненному.

Камни были холодными, вода обжигающей. Тем не менее, он зачерпнул её ведром и облил себя с головы до ног один раз, потом другой. Тысячи мелких иголок одновременно вонзились в еще дремлющее тело и вмиг раскалили его. Сразу стало жарко и где-то в груди легко. Даже утренние крики чаек показались игривыми и ненавязчивыми.

Скользящим движением ладони стряхнув с себя остатки капель, Виктор оделся и пошел назад виляющей выкрутасами между долговязыми соснами тропкой. К даче армянина он подошел с полным ведром грибов — темно-коричневые подосиновики, опята, лисички. Сразу же помыл их, порезал и поставил на газ. Обед обещал быть отменным. А к приезду Степана сварганил завтрак из макарон с тушенкой — по-флотски, — чем обрадовал старшого, бывшего матроса Северного флота. Улыбка осветила его темные бездонные глаза, скользнула по щекам, по пышным усам, широко растянула тонкие багровые губы, выпятила грудь.