Доржийн Гарма - Первые шаги

— Что случилось? Что? — заволновалась Гандолгор.

— Моя пуля не промахнется, теперь далеко не уйдут.

Антилопы мчались что было сил, как вдруг от темной группы, как осенний листок, отделилось желтое пятнышко. Я попал в зверя, но не убил, а ранил. В такие минуты охотник забывает все. Сломя голову погнался я за подранком.

— Мой бог! Это ведь детеныш! — услышал я испуганный голос девушки.

Горящие фары высветили подранка. Да, я и правда ранил детеныша. Вот грех-то, вот беда! Но в тот миг никакой жалости у меня не было. Весь во власти азарта, я выстрелил еще раз — только бы не ушла добыча.

— Перестань, не смей! Это же маленький…

Но я не слышал отчаянной мольбы Гандолгор. Стрелял и гнал машину дальше. Моя жертва, детеныш антилопы, бежала из последних сил, пытаясь спастись. Но сердце мое как бы окаменело. На крупе теленка проступила кровь, одна нога волочилась по земле. Далеко ли ускачешь на трех тоненьких ножках? Совсем обезумев, я продолжал палить, не видя ничего кругом; машина на полной скорости шла по самому краю оврага, грозя в любую минуту сорваться.

Гандолгор побледнела, по щекам ее лились слезы. Она то просила меня, то требовала, вцепившись в мою руку, но я все палил. Теленок наконец споткнулся и упал на бок. Я остановил машину и бросился к добыче. Во мне кипела злоба. Будто мстя за долгое преследование, я с ножом бросился на тушку… Руки тотчас обагрились кровью. Я ликовал, что охота увенчалась успехом. Убрав добычу в кузов, я с удовольствием затянулся папиросой, предвкушая обратную дорогу с любимой Гандолгор рядом.

Но переднее сиденье оказалось пусто… Это меня слегка озадачило, я огляделся по сторонам, надеясь увидеть Гандолгор где-нибудь неподалеку, но вокруг ни души и ни звука — одна только кромешная осенняя ночь. И низко над головой горят яркие звезды. В лицо подул резкий, холодный ветер. Я не на шутку забеспокоился. Погибнуть не погибнет, но в такую ночь и заблудиться недолго. Замерзнет, простудится. Дом-то далеко.

Я исколесил всю степь в поисках Гандолгор, всю ночь не выпускал баранку из рук, но она исчезла, как сквозь землю провалилась.

Так мы и расстались с Гандолгор. Она ко мне не вернулась — ведь я нарушил закон предков!

Та охота была последняя в моей жизни. Жизнь — как карточный домик. Неосторожно дотронешься, он и развалится. А снова построить трудно.

— А с Гандолгор что случилось? — спросил переводчик — рассказ Налжира явно разволновал его.

— Ничего не случилось. Те места она хорошо знала. Домой вернулась раньше меня. Только с тех пор видеть она меня не могла. Возненавидела на всю жизнь.

Налжир умолк. Его темное лицо слабо освещал догорающий костер. Переводчик тоже молча смотрел на пунцовые угли. Как видно, эта история на всю жизнь запала в душу Налжира. И переводчику почему-то вспомнились жена и дочка, которые были сейчас так далеко от него…

Море [17] Так монголы называют озеро Хубсугул, находящееся на северо-западе МНР. было спокойно. Волны, мерно перекатываясь, бежали к берегу, и их пенистые гребешки искрились в лучах утреннего солнца. Туман, еще окутывавший поселок, постепенно рассеивался. Сливаясь с дымом, клубами валившим из труб домов, он медленно поднимался вверх.

Гийма, как всегда, пришла утром на берег моря. Намокшая от ходьбы по росной траве обувь холодила ноги. Она опустила рядом с собой пустое ведро, зябко поежилась от свежего дыхания моря и подставила лицо ласковым лучам солнца. Волны продолжали свой размеренный бег, отбрасывая мириады солнечных бликов. Вдали они белели грядами на фоне темно-синих гор. Теплый ветер доносил со стороны горы Долон-Ула аромат ая-ганги [18] Ая-ганга — полынь белая, или богородская трава. . Облака, пронизанные золотистыми лучами солнца, венчали вершину горы Бурэн-Хан-Ула. Ласкающая взор красота родной природы рождала в душе молодой девушки восторг и радость, наполняла ее ожиданием чего-то необычайного. Гийма с наслаждением вдыхала знакомые запахи моря и ая-ганги и вглядывалась в даль в надежде увидеть там дымок парохода. Все эти дни при виде поднимающегося из-за горизонта дымка сердце девушки начинало учащенно биться. Вслед за молочным столбом дыма постепенно появлялся белоснежный силуэт парохода и еще долго белел вдалеке, прежде чем приблизиться. Это ожидание всегда казалось Гийме мучительно долгим. Она неотрывно смотрела на приближающийся пароход, не обращая внимания, что волны, как бы желая поиграть с ней, все ближе подступали к ее ногам и обдавали ее брызгами…

Гийма была розовощекой стройной девушкой с тонкой талией, большими, как у олененка, миндалевидными глазами. Внешне она производила впечатление изнеженной, избалованной девушки. И вряд ли кто бы подумал, что жизнь уже коснулась ее своим горячим дыханием. Несколько лет назад, похоронив мать на берегу бурной, порожистой речки Хоро-Гол, что далеко на юг от горы Бурэн-Хан-Ула, Гийма переехала с отцом в Ханх. Здесь все это и произошло.

Сколько раз, стоя на берегу моря, встречала Гийма восход солнца, любовалась вечерним закатом! Но никогда прежде красота окрестных мест не волновала ее так сильно. Она будто впервые увидела, какая лазурная вода в Хубсугуле, какими радужными узорами расцвечивает все вокруг утреннее солнце, и впервые ощутила, какие светлые мечты и надежды рождает в душе качающаяся на волнах вечерняя луна… Радостное настроение вдруг сменялось грустью, которая так же неожиданно сменялась бурным весельем…

Это началось одной июньской ночью. Гийма только что окончила десятилетку в Хатгале. Подружки пришли на пристань проводить ее. Тот день был и грустным и радостным. Грустно было расставаться со школой, с подругами. Но впереди долгожданная встреча с отцом. Пароход «Сухэ-Батор» покачивался у причала, вокруг слышались голоса тех, кто уезжал и кто пришел их провожать. Рядом грузилась баржа, которую потянет «Сухэ-Батор», откуда-то доносился грохот металла… Вскоре раздался басистый гудок парохода. Наступили последние минуты прощания с объятиями и поцелуями. Отъезжающие поднялись на борт парохода, и он медленно отошел от причала. Гийма, прислонившись к борту, махала рукой подругам. Берег быстро удалялся, вот уже люди на пристани превратились в маленькие точки. Постепенно стемнело, с моря потянуло прохладой. Гийма продолжала стоять у кормы. Вокруг уже не было ни души, лишь изредка доносились пронзительные крики чаек. Плеск волн о борт парохода сливался с грохотом двигателя, слышавшимся из открытого иллюминатора машинного отделения. Прежде Гийма не замечала, что двигатель парохода работает так шумно.

Из любопытства она украдкой заглянула в иллюминатор. Внутри она увидела молодого парня-кочегара, который, стоя в одних плавках, беспрестанно кидал поленья в прожорливую пасть печи. В помещении было жарко — по спине парня струился пот. Но он не обращал на это внимания и, словно на всем свете были он да топка парового котла, продолжал кидать поленья своими мускулистыми руками. По его лицу было видно, что работа доставляет ему удовольствие, и Гийма, как завороженная, еще долго смотрела, как споро и умело работал парень-кочегар. Обернувшись, Гийма увидела, что стало совсем темно и вода почернела. Из-за дальних гор показалась луна. На воду упала дорожка лунного света, упершись в корму парохода. Звезды игриво мерцали в вышине, далекие силуэты горных вершин вздымались в ночной тьме. Поддавшись очарованию ночной природы, девушка невольно воскликнула: