Доржийн Гарма - Первые шаги

«Сегодня он обязательно придет. И скажет мне то, что хотел сказать…» — радостно подумала Гийма. До полудня, когда должен был прийти пароход, она не могла найти себе места, и что бы ни делала, все валилось из рук. После десяти часов стало пасмурно, вершины дальних гор скрылись в облаках. Пароход наконец приблизился к берегу, подошел к складу горючего, оставил там баржу и, трижды издав сиплый гудок, медленно двинулся в сторону пристани. Гийма не выдержала и побежала туда. От быстрого бега сердце девушки забилось учащенно, от встречного ветра заслезились глаза. Возле клуба водников она немного перевела дыхание и со всех ног бросилась бежать дальше. На пристани Гийма была, когда пароход уже бросил якорь и пришвартовался. Она встала в сторонке и наблюдала, как люди один за другим сходили с парохода. Баты не было видно. Прошли женщины с детьми на руках, несколько человек с чемоданами, двое с фотоаппаратами на боку, судя по виду — корреспонденты… Вскоре людской поток иссяк. И вдруг Гийма заметила еще одного человека, шедшего вдоль кормы. Он нес на руках ребенка и весело переговаривался с шедшей рядом невысокой, худенькой женщиной. Лицо годовалого крепыша было копией Баты… Гийма бросилась назад. Она бежала, закрыв лицо руками, подобно человеку, совершившему постыдный проступок. На море поднялся ветер, пенистые волны сердито бились о берег…

В ту ночь резко похолодало, в горах выпал первый снег. Он покрыл сединой горы, где уже воцарилась зима. Наутро перед отъездом, глядя на горные вершины, Гийма подумала: «Горечь в моем сердце, как этот снег, растает не скоро». Но юность живет надеждой, и сердце Гиймы ответило ей — первый снег недолговечен.

Я познакомился с Тумурчодором в прошлом году в день надома. И стал часто заходить в его двухкомнатную квартиру, что в 19-м микрорайоне. Радушный хозяин и весельчак, он сразу располагал к себе открытой улыбкой, большими черными, как у верблюжонка, глазами, мягкими чертами лица. Едва обменявшись с ним несколькими словами, чувствуешь, что он становится тебе близким другом. А для женщин он просто неотразим. Искренность и эрудиция — вот самые привлекательные в человеке качества. Мне казалось, что мой новый приятель обладает этими достоинствами в высшей степени. И я с ним очень быстро сошелся.

Квартира, где жил Тумурчодор, была образцом благополучной, независимой холостяцкой жизни: шкаф, набитый книгами, заграничные картинки на стенах, диван, покрытый пестрым пледом, низенький столик, уставленный яствами.

У Тумурчодора всегда много гостей. Все больше одинокие мужчины. Распаляясь до хрипоты, спорят о политике, о женщинах. Расходятся всегда за полночь. Гости были очень разные. Один, с длинными волосами по последней моде и неизменной сигаретой во рту, презирал все монгольское: женщины поразительно безобразны, писатели на редкость глупы, а худонские пастухи — неотесанные невежи, только и знают перегонять с места на место скот. Сам он держался так, будто принадлежал к мировым светилам.

Другой приятель Тумурчодора, бухгалтер из комбината бытового обслуживания, — угрюмый, замкнутый человек. Не помню, слышал ли я от него хоть одно слово. Сидит как сыч, потягивает пиво и слушает, что говорят другие. Иногда заходил худой, словно коза в бескормицу, студент — вспыльчивый, вертлявый молодой человек. Эти трое с большим почтением относились к Тумурчодору. Разговор наш представлял собой что-то вроде последних известий: каждый выкладывал все, что видел и слышал за последнее время. Мне полагалось развлекать гостей историями из жизни известных писателей, рассказывать об их творческих планах.

Я только что закончил институт, и мне как начинающему журналисту было на этих посиделках интересно.

Тумурчодору едва исполнилось тридцать. В его доме полно книг, но, честно сказать, я ни разу не видел, чтобы он хоть одну книгу взял в руки. Свое мнение он высказывал редко, тем не менее слыл знатоком чуть не по всем вопросам.

Его взгляды на жизнь были, по моему мнению, разумными. Он считал, например, что не нужно торопиться с женитьбой. Будешь зарабатывать столько, чтобы прокормить семью, тогда и женись. Он ненавидел пьянство, считал, что самое главное — во всем соблюдать умеренность. Со всем этим трудно было не согласиться.

Заядлый спорщик Чадра, еще один приятель Тумурчодора, возражал ему:

— Жениться надо лет в двадцать, ну в двадцать пять. Забыли про детей? Посудите сами: родишь ребенка в двадцать, а пятьдесят стукнет — ему уже тридцать. С таким взрослым сыном отцу ничего не страшно.

Тумурчодор был человек добрый и заботливый. Бедных студентов безвозмездно ссужал мелочью на обед — для него это был пустяк.

Как-то я собрался в командировку и вечером заглянул к нему попрощаться. В комнате было полно студентов. Еще из коридора я услышал звонкий голос Тумурчодора:

— Юноша должен слушаться зова своего молодого, горячего сердца. Я от души желаю, чтоб вы все поехали в худон. Встретиться лицом к лицу с суровой жизнью, трудностями — разве это не счастье? И для любящих расставание не страшно. Истинная любовь в разлуке крепнет.

Я впервые слышал столь эмоциональную речь Тумурчодора. Он говорил страстно, прочувствованно. Взволнованные студенты наперебой что-то спрашивали у него. Я стоял в дверях, ожидая, когда они уйдут. Молодые люди проходили мимо меня, раскрасневшиеся от волнения, с горящими глазами. Убирая со столика яблочную кожуру, бумажки от конфет, Тумурчодор сказал:

— Это выпускники нашего института. Вот я им и сказал напутственное слово. Священный долг каждого педагога. А я еще у нас и оратором слыву.

Он достал бутылку моего любимого фруктового напитка, открыл пробку, в чашке запенилось.

— Так ты говоришь, в Увc собираешься? — переспросил он.

Я кивнул. Взгляд его потеплел, он как-то странно посмотрел на меня и сказал:

— Друг, у меня к тебе просьба. Выполни ее обязательно…

Дэжидму, женщину, с которой я должен был повидаться по просьбе Тумурчодора, трудно застать дома. В это время года она обычно разъезжает по фермам. Сейчас самая горячая пора окота, а значит, без ветеринара не обойтись. Я несколько раз заходил к ней, но безуспешно. Видя, как настойчиво я интересуюсь молодой женщиной, со мной заговорила соседская старуха, видимо, по-своему истолковавшая мою настойчивость.

— Дэжидма не скоро придет, сынок! Да и вообще ее трудно поймать. В сомоне она самый нужный человек. Ей всегда некогда… Иной раз появится свободная минута, так девчонки пристанут: сделай прическу. А то мы, старухи, зовем дэли раскроить. Когда в сомоне какое-то событие: собрание ли или какое-нибудь мероприятие для женщин, — все она, все на ее плечи ложится. Люди делятся с ней самым сокровенным — и горем и радостью. Всякого она приветит, всякому поможет. Есть же на свете такие добрые люди! Беда только — одна она… Ждет кого-то, что ли. Вот так-то, сынок. А ты кто будешь Дэжидме?